вниз. Размотал с аппарата кабель, оглядел держатель, вставил электрод. Задумался: «Лет пять, а то и семь не варил…»
– Семен! – крикнул Стрежнев на катер. – Выкинь-ка, там на баке лоскуток старого брезента есть.
Семен спустился с катера, сунул свернутый брезент на аппарат, спросил:
– Чего, или сам будешь?
Стрежнев не ответил. Забрал щиток с брезента и полез под днище. Подошли котельщики, одобрили:
– Конечно, давай. Чего ждать…
Стрежнев думал начать с трещины, как пойдет, а уж потом варить дубляж. Включили рубильник – аппарат, как самовар, запел. Стрежнев, устроившись на брезенте, попробовал сначала на железке – подвернувшемся обрубыше. Все глядели под катер, ждали. Стрежнев пыхтел, ложился удобнее… опять отнимал руку. Но скоро вылез, выругался в сердцах, бросил держак на землю, сказал с обидой;
– Не могу!
– Чего?.. – сострадальчески спросил Семен.
– Рука, как деревянная, отвыкла. Давайте хоть леера пока, что ли…
Котельщики разожгли лампу, грели, выправляли леера. Стрежнев ждал их, стоял на палубе со щитком на голове. Потом варил. Здесь было попроще.
Когда обошли палубу кругом и леера закончили, Стрежнев спустил все свое хозяйство вниз и опять залез под днище. Долго еще он там ругался, ворочался… Потом послышалось ровное потрескивание сварочного огня, и на палубе облегченно вздохнули: «Варит!».
Часа через два трещина была заварена, и Стрежнев вылез, держась одной рукой за поясницу. Котельщики тем временем прижимали к днищу домкратами дубляж.
Когда Стрежнев закончил и его пришел сварщик Степан. Он внимательно, не спеша изучал на днище швы, обивал с остывших окалину, потом сказал как бы обиженно:
– Ну, мне тут делать нечего… Чище не выйдет.
– Так, чай, себе, – смущенно ответил Стрежнев. – Глухарей-то видел?
– Один оплошал, попался.
До самой темноты варили порванный фальшборт, крышки и петли люков, кольцо насадки и еще всякую мелочь.
Ледоход
1
И опять у них наступила передышка.
Их уже не пугала вода, которая неуловимо, но настойчиво окружала катер с трех сторон, любопытно совалась в каждую ложбинку.
Котельщики сожгли весь уголь, погремели кувалдами, выправили все, что смогли, и уехали.
И Стрежнев с Семеном второй день ходили вокруг катера с ведерком и щедро закрашивали все ушибы избитого днища суриком и голландской сажей. Потом принялись за надстройки, леера, мачту… Не только катер, но и сами они измазались этой краской. Фуфайки и даже шапки у обоих пестрели белыми и красными кляксами.
Долго истлевала за церковью теплая апрельская заря. Солнце уходило спокойно, и небо отпускало его без напряжения, с легкой душой – намечалось опять вёдро. И оба радовались: катер на солнышке высохнет быстро.
Кончали. Любовно докрасили белилами рубку – самое святое на катере
