на подходе к Херсонесу Сириск заметил: Гермий, раб, о чем-то шепчется с Парнаком.
– О чем вы? – спросил Сириск безучастно.
– Гермий говорит, – испуганно прошептал Парнак, – что скиф превратился в женщину, когда он снимал с него панцирь. И еще он говорит, что такого оружия они, скифы, не носят.
Сириск махнул рукой.
– Оружие может быть любое, взятое в бою… Должно быть, ты, Гермий, слишком долго работал на отдаленном поле и тебе теперь всюду мерещатся женщины.
Темные тучи затянули горизонт. Ветер шумит над Херсонесом. Носит по узким улочкам желтые и красные осенние листья. А вместе с листьями носится по городу беда: народу в городе стало больше – это сбежались с разоренных клеров те, кто уцелел. Всю осень с родных мест несли они страшные вести. Гераклид с Сириском поведали Совету, как погибли клеры Эйфореон и Гефестион.
Совет принял решение о создании постоянного ополчения для защиты клеров. Из добровольцев была создана фаланга. Но все рейды оказывались бесполезны: нападавшие, ограбив усадьбы, сжигали их и растворялись в бескрайнем диком степном пространстве, уводя в плен всех мужчин. Ближе к весне набеги прекратились. Вокруг Херсонеса все было ограблено и сожжено. Пострадали пограничные усадьбы. В город степняки не сунулись: они знали силу фаланги и греческих колесниц.
Все лечит время. Отшумели зимние штормы, отстоялись корабли в глубокой гавани. Хлеб, свезенный из усадеб в город, спас от голода, и весна уже щебетала из-под крыш. Многие из тех, кто был разорен осенью, уже думали: пора сеять, пора обрезать виноград. Пора… пора…
Сириска все чаще можно было видеть у храма Девы. Верховный жрец, Апполодор, неизменно ласково встречал его, ценя за ум, знания и помня о том, что Сириск был самым прилежным учеником еще в гимнасии. В храме была единственная библиотека. За зиму Сириск прочитал почти все, что там было.
И еще: он начал делать записи о том, что с ним произошло начиная с осени. Пергамент был дорог, и поэтому писал он сжато, но точно.
Вот и теперь он заканчивал очередной лист. Часто прерываясь и подолгу обдумывая каждое слово, он писал: «…а люди с клеров говорят, что голоса у скифов странные, не грубые, и что женщин они не обижают, а мужчин всех уводят в плен. И вооружены, и одеты они, как греки, только на ногах кожаные шаровары, а на голове кожаные же колпаки. И лица у них не злые, а очень красивые…»
В городском доме Гераклида, как и на клере, вставали рано: отец, потеряв имение, занялся тем, о чем мечтал всю жизнь – он делал мозаики для храмов и рисовал для богатых граждан по заказу. А талант у него был несомненный. Заказы сыпались не только из Херсонеса, но даже из Пантикапея. Трое рабов заготовляли разноцветные камешки, делали краски, Килико выполняла всю работу по дому. Мать кормила всю семью. Сириск целые дни проводил в храме Девы. А Крит – в палестре. Ему еще не было 16 лет, и вскоре он должен стать эфебом. Он с нетерпением ждал дня охоты на вепря: после охоты все, кто выдерживал это трехдневное и очень опасное испытание,
