среди воды и зеркальных отражений. Впечатления переполняли, увиденное казалось нереальным. Лайнер наклонился и стал снижаться, погружая, подобно птице, свои крылья в густые белые облака; мы приземлялись.
В аэропорту Амстердама было многолюдно, пассажиры стремились каждый к своим выходам, расположенным в разных блоках, магазины и кафе позволяли заполнить время в период ожидания транзитных рейсов.
Проведя в аэропорту несколько часов, я обратила внимание на людей, одетых по-восточному: они вели неспешную беседу на французском, моментами в ней проскальзывали арабские слова. Они находились в зале ожидания на соседнем ряду, составляя контраст пассажирам из Голландии, белокожим и высоким, речь которых напоминает английский, но более резкая, отрывистая. Вместе с сидящими я пошла на посадку и продолжила свой путь в древний Магриб.
Самолет поднялся ввысь; рядом со мной оказался гражданин Франции – Пьер, компьютерщик. Мы разговорились, насколько было возможным наше общение: в эти минуты, когда я вспоминала забытый французский, наша беседа больше напоминала язык жестов. Французы к женщинам очень внимательны. Я отвлеклась от забот, почувствовала себя женщиной, слово, звучащее на языке Франции «медам», ласкало мой слух. Вторая часть полета пролетела незаметно – это общение с Пьером отвлекало и спасало меня от моих переживаний, растущих с каждой последующей минутой, приближающей меня к конечной точке моего полета. Ночью самолет приземлился в аэропорту Мухаммедия.
Простившись с Пьером, моим соседом по лайнеру, я вышла в зал к встречающим. Меня не сразу заметили; ожидая худшего, я направилась к разменному бюро, но на пути к нему услышала свое имя – меня все же встречали. Здесь были бывший муж и моя милая девочка. Ей исполнилось девятнадцать. Не долгожданную радость вызвала наша встреча – я испытала огорчение. Одетая в темное, худенькая, неуверенная в себе, она радовалась мне как ребенок. Мы сели в машину, и она тронулась. С первой минуты я старалась быть вежливой с Нобилем, испытывая отвращение к бывшему первому мужу и огромную радость, переполнявшую меня от встречи с дочерью. Зачем он забрал ребенка? У него теперь состоялась другая семья и другие дети… Было заметно, что он не уделял ей должного внимания: за все эти годы сказывалось скорее бабушкино воспитание, и внешне оно выражалось в ее одежде. Аскетизм ее поведения и отношения к жизни, не свойственный молодым женщинам, в эти первые минуты так бросался мне в глаза. Характер Нобиля оставался таким же: он был самоуверен, и взгляды его на жизнь были недалекими. Если годы и изменили Нобиля, то не в лучшую сторону: он постарел и обрюзг, ничего не осталось от былой его красоты. Мы с ним были женаты несколько лет, когда мне было восемнадцать, тогда его называли «гзель»5: тонкие черты лица, выразительные глаза, волосы, спадающие крупными буклями, имели яркий оттенок – шатен. Фигура дополняла образ газели – стройный, тонкокостный. Теперь тело его расплылось, что свойственно восточному типу людей. И его лицо, напоминающее
Красивый
