комнат. И с этих туш, подвешенных за горло, стекает кровь. Осознаю: бежать мне нужно; владеет страх мной – такое парализующее чувство, что двигаться я не могу. Я вижу детский гроб в другой из комнат. Его во сне желаю я похитить.
Проснулась я в глубоком страхе, цепенея, как будто мой покойный дядя, много лет назад наложивший на себя руки, покидая меня, словно погладил по плечу. От чего он хотел меня предостеречь, стало мне очевидно теперь.
Вспоминая о событиях давнего времени, я смотрела на свою девочку – теперь, через столько лет, мы снова были вместе. Я лежала в темноте рядом с дочерью и рассматривала ее спящую, молчунью, робкую и тихую, – такой же меня знали здесь раньше. Я вижу все ее чувства в ее глазах и знаю, как мы похожи.
Начиная с этой ночи мы просыпались вместе. Утром яркое солнце будило меня. Свет проникал сквозь жалюзи, струился, и шум восточного города поднимал меня. Призывные звуки муллы с ближайшего минарета доносились среди всего этого городского мотоциклетно-машинного шума, сливаясь с дальними соседствующими мечетями города, не давая обитателям в повседневной суете забывать о «вечных ценностях». Я улыбаюсь, ощущая, что рядом спит Любна. Она не привыкла спешить, поэтому я не тороплю ее, наблюдая за ней в ее сне. Время на Востоке тягуче, неспешный уклад жизни перемежается минутами молитвы. В эти утренние минуты я пила кофе, дожидаясь ее, гармония и душевный покой переполняли меня. Все грустные мысли меня покидали, краски Востока с каждым следующим весенним днем становились все ярче. Розовые оттенки весеннего утра пришли на смену унылым цветам и в одежде моей дочери – в них отражались оттенки нашего настроения, мы много гуляли и совершали покупки. Девочке уже исполнялось девятнадцать – возраст первого моего посещения Марокко. Тогда у меня на руках уже была моя девятимесячная Любна. Как же было одиноко мне в первые дни… Затем общие взгляды на моего мужа сблизили и сдружили меня с Нижвой. Она сейчас и помогала мне общаться с продавцами. Нижва в данный момент временно проживала в доме своей свекрови – Зубиды, которая одновременно являлась прабабушкой моей дочери. Здесь, в нижних салонах дома, Зубида доживала свой век – ей было девяносто восемь лет. Родственники – ее взрослые дети – навещали больную старуху, собираясь у нее в спальне. Казалось, она не могла умереть долгие годы, дожидаясь моего возвращения.
Я часто спускалась к ней в нижнюю часть дома, садилась у ее изголовья на кровати и гладила ее по плечу. Мне рассказали, что, когда я уехала, моя маленькая Любна гладила ее так же, как делала это я – ее мама. Я слушала их, не переставая удивляться, как многое моя маленькая тогда дочь переняла от меня. Ласточки, залетающие в небольшой прозрачный купол зала, уносили мои мысли в те давние дни. Тогда Зубида еще имела способность передвигаться, часто она просила меня посидеть с ней, и я наблюдала ее вязание крючком. Многое изменилось, но отношение старой Зубиды, как и других ее
