они нашли избушку старой колдуньи. Старший из них пошептался с ней, и она указала им тропу, которая вывела их к зимовью, похоже, ждавшему их давно, потому как полному припасов и протопленному заранее. Там оба они скинули дорожные плащи и игуменья с визгом, более никого не таясь, бросилась на шею дьяку Гуляю. Она знала его с незапамятных времен, когда он еще звался благородным идальго Доном Гуаном де Тенорио …, а она смиреной монашкой Эльвирой в миру – донной Анной. Тогда она бросила ради него все, отдала ему душу, тело, честь. Не напрасно. Он взял ее с собой и ввел в сонм бессмертных. Правда ее не пустили к Посвященным, но кого там уболтал этот пройдоха, она не знала, и к Жрицам Артемиды ее причислили. Она его теперь ждала вечно, надеясь на такие вот короткие встречи. Монашеского смирения в Анне давно уже не осталось, и на утро Гуляй долго умывался в ледяном ручье, журчащем рядом с избушкой, приходя в себя. Обернулся, на крыльце стояла Анна готовая продолжить начатое вчера. Гуляй возвращался в Явь из Беловодья.
На Москве в доме датского посланника появился новый секретарь Франц Лефорт. Франтоватый и изысканный. Вскорости получивший чин капитана у самого всесильного Голицына и руку сестры жены полковника Патрика Гордона, состоявшего на службе у самого царя Федора Алексеевича.
Лефорт был человеком светским, с хорошими манерами, необыкновенно живой, ловкий, веселый, откровенный, симпатичный. Собою был очень хорош, в обществе умел всех оживить, развеселить, никто не мог лучше его устраивать праздники или пиршества. Никто лучше Лефорта не владел ружьём и топором, из кости и из дерева он с необыкновенным искусством точил тонкие вещи. Он правил рулем и парусом, как самый опытный боец, метко бросал гранаты, наводил оружие. В общем, он обаял всех. Новый любимец общества поселился в Кукуе, в Немецкой слободе, что за Яузой. В походах Голицына в Крым он отличился уже как лихой рубака и прекрасный следопыт, непревзойденный конник и лучший, наверное, на все войско пушкарь и знаток мушкетов, пищалей и единорогов. По возвращению в Москву, герой малороссийских походов попросил отпуск. Надобно, мол, в Женеву до батьки съездить, пояснил он командирам, да родню проведать, как они там без старшего братца. Возражать не стал никто, и покоритель дамских сердец и любимец солдат и офицеров, взнуздав своего боевого коня, направил его в сторону Архангельска, собираясь плыть морем до Амстердама, а оттуда уже конно в Женеву.
Дремучие северные леса опять огласил женский визг, от которого поморщились лешие и кикиморы, и не зло заворчала старая колдунья. А через пяток дней отвалил от стрелки крепкий просмоленный баркас и направился в студеные воды, унося двоих мореходов, туда за Урал-камень, куда и поморы не хаживали.
Малка сидела в своей беседке на скале, слушая эолову арфу. У нее уже стало привычным сидеть здесь в одиночестве и размышлять. Она погрузилась в себя так глубоко, что почувствовала подходящих почти в последний момент. Это был дядька Гуляй, как всегда щегольски одетый и в странном напудренном парике. Рядом с ним шла какая-то
