молча делают то же самое, потому что это соломинка, потому что этого боятся все, потому что не заплатишь – не сделают.
У Вики был другой случай. Её анализ по гистологии принесли на седьмой день, первоначальный диагноз «миома» не подтвердился, и был вынесен приговор «аденокарцинома, четвёртая стадия».
Молодая, не рожавшая Вика, опустевшими глазами смотрела куда-то сквозь нас, раскачиваясь из стороны в сторону, и всё повторяла:
– Я ж ребёночка хотела… А если всё вырежут – как же ребёночка-то…
Это и стояло перед глазами, когда Марина терзала меня своим вопросом. Юлька написала:
«Сижу в этой больнице, и жду операции, которой ужасно боюсь, а ее переносят, потому что мои начальники поставили на уши всех, и меня обследуют всеми возможными способами, и выясняются какие-то новые подробности, которых у всех в организме достаточно. И уже началось какое-то воспаление, которое вроде тоже отрицательное – но я же уже знаю, что все может быть!… А ещё что-то там в кости нашли, завтра скажут что именно, а я сижу и все силы уходят на то, чтобы не покрываться холодным потом при каждом новом ощущении внутри, и не думать о том, о чем невозможно не думать в такой ситуации».
Юльке назначили химию – с целью «собрать опухоль». Интоксикация от платиновой химии высокая, и после этой процедуры ты не ощущаешь себя человеком разумным. Ты – камень, овощ, гейзер, ртуть. Ты лежишь только на боку, потому что в любой момент может из тебя хлынуть жёлтая жидкость, а если её нет – потому что уже совсем пусто внутри, и ничего из еды не лезет, то выходит воздух из всех отверстий… Ты – в лучшем случае сидишь около унитаза, прислонясь к прохладной кафельной плитке лбом. Ты теперь знаешь, где у тебя печень, потому что она в тебе распирает, бунтует и не хочет принимать что-либо подобное…
24 июля 2012. Сомнения
Позвонила Юле. Марина взяла трубку и сказала, что Юльке делают химию, уже вливают с двенадцати часов. Я посмотрела на часы – у нас по-алматинскому времени 18.15. Есть ли разница с Томском – не знала…
Марина сказала, что они читали начало моей истории и ждут продолжения. И добавила, что пока Юля не сможет отвечать, но Марина читает ей вслух.
Я стала сомневаться – а это ли надо сейчас Юльке? Неужели мои воспоминания помогут ей сейчас? Нет, отсылать это я ей не буду…
И нахлынуло чувство обречённости: я хочу ей помочь, но в чём? Меня попросила об этом Марина, но нуждается ли в моих советах Юлька? Страдания Марины – это не страдания Юли. Я же со своими вмешательствами – всего лишь сочувствующая. А нуждалась ли в сочувствии я тогда? По-моему, нет. Если кто-то меня в те моменты жалел, я начала жалеть саму себя. Но жалость ли нужна была мне? Нет. Я была подавлена надвигающейся опасностью? Нет. Надо мной висела угроза уничтожения? Но любая дверь жизни имеет один и тот же выход.
Меня волновали вопросы: когда это началось, почему именно мне выпал такой сценарий?
