в вип-ложе, усевшись на спинке. Официанты и прочий менеджмент косился, но ей было, видимо, по фигу. Видимо, ей вообще многое было по фигу – осторожно разглядывая художницу в мирской обстановке, я пытался представить, каково с такой внешностью жить и работать в мужском монастыре. Получалось плохо. Не прикидывалось.
Мы изредка продолжали пересекаться с художницей, и однажды она рассказала о особенно назойливом «женихе» из числа монастырских трудников.
– Я хотела задушить его ремешком сумочки, но потом подумала: «Я же тогда не смогу писать иконы…»
Мне хотелось с ней общаться чаще и больше – но после этого рассказа я тормознулся. Смерть от ремешка сумочки не входила в мои планы.
…а год спустя я снова зашёл в тот собор. Художница была там. Снова стояла с кистями – и c прямой спиной. Честное слово – на ней можно было жениться за одну осанку. Я снова не видел ее взгляда, но знал, что он был прямой и глубокий. Движения её были выверены и точны – наверно, также действуют хирурги. На голове у неё были наушники. Когда она сняла их, заметив меня, в древнем соборе раздалось тихо, но явственно:
Они хотят разрушить тело наше изнутри
Больше всего хранимого сердце свое храни
Беснуются шуты, отвлекая внимание
Во время чумы – фуршет на расстоянии
Нескольких тысяч километров от Москвы
Приметы вырождения в контексте нищеты
Смотри: слуге сказали,
что он может быть царем
Власть народа – голосуй,
не думай больше ни о чем
Свобода выбора – а выбор примерно такой
Фашист или гей. Кафир или гой
Всё это было бы смешно, если б не было серьезно
Я понял окончательно, что уже поздно
Надеяться на перемены к лучшему
Кали-юга: будем держаться крепче
Молиться друг за друга
…Нам некуда бежать, сестры и братья!
Просыпайтесь! Вставайте!
Она слушала песни моих любимых бунтарей. Гимн того самого «восстания Спартака» на Манежке. Музыку – от которой обывателей, сам видел, корёжит и трясёт. Занимаясь росписью. В православном соборе. Я приладил челюсть на место, и соотнес место, картинку и аудио. Под её кистью на стене собора рубил чертей воин-великомученик, бесогон. Всё совпадало – только было проще и сложнее одновременно. Художница видела всё чуть дальше и чуть иначе – ну так я же уже писал: она была выше меня ростом. И для неё мои друзья-бунтари были теми же бесогонами. Обывателей-то не просто так корёжило, а она понимала. И пыталась объяснить другим – тем, кто будет приходить в этот храм и смотреть на эти фрески.
– А кто-нибудь в монастыре еще эти песни слушает? – спросил я просто для того, чтобы что-то спросить.
– Из батюшек – вряд ли. А с остальными я не общаюсь.
– Почему? –
