измерить
Если измерить на вес откровенья журналов
московских,
Псковских, сибирских
и тьмутараканских (о, да!),
Тяжести их
позавидуют смертные доски,
В текстах увязнет навек Золотая Орда.
Если измерить на вес
олигархов российских загашник —
Псковских, московских, сибирских
и тьмутараканских (о, да!),
Тяжесть его
пошатнёт Вавилонскую башню,
Столько бабла никогда не имела Орда.
Если измерить на вес
простодушье народных холопов —
Псковских, московских, сибирских
и тьмутараканских (о, да!),
Их простодушие
больше журнального трёпа,
Больше того,
что возьмёт с олигархов Европа,
Больше того,
что когда-то имела Орда!
Карусель
Смешалось всё – трагедия и фарс,
Как некто Ельцин с путчем августовским —
И в перигелий движущийся Марс,
И с обнажённым торсом Хворостовский.
Гуманитарный груз и Красный крест,
Пропавший где-то в дебрях Украины,
И воробьи, поющие окрест,
И Боинга расстрельные руины.
Недаром, брат, мне снилась карусель
И впавший в детство батюшка Егорий.
Мы жить успели, но отсель – досель.
А дальше – карусель фантасмагорий.
Ворона
На высоком тополе горюет ворона —
Скрипичный ключ вороньего стона —
Гнездо, разорённое человеческим клоном:
Любит он, больше жизни,
крушить-ломать.
Ворона ли это?
Безутешная мать!
Плачет ворона, горюет скрипка,
Вечер крадётся
в картофельный город дач.
Человек – не зверь, не птица,
просто ошибка —
То ли дьявола радость,
то ли Божий калач.
Позолоченным запахом канифоли
Продолжается запах горючей боли.
Выгорает что-то неведомое, живое,
Смычок, смазанный канифолью, воет.
Плачет скрипка – ночное чадо,
Плачет, значит, вот так и надо.
В небо стучится
её канифольный плач.
Там,
над картофельным городом дач.
Хорошо сидим
Странное утро туманное.
Через туман прорывается гром —
То ли грозы гремят, то ли манна
Небесная
Перекатывается в нём.
А вот и манна падает
