как кенгуру, или слишком быстро входила в поворот. Мы смеялись над всем, даже если не было смешно. По пути Том сказал мне, что его родители в Индии. Мы и над этим посмеялись.
Воздух в клубе был тяжелый. Том поставил передо мной лимонад с ломтиком лимона, свернувшимся на краю, вцепившимся в бокал, как желтая рыбка, наполовину высохшая и отчаянно стремящаяся нырнуть в пузырящееся нечто.
– Что у тебя? – кивнула я в сторону его стакана.
– Светлый шенди. – Он отпил немного. – Глотнешь?
Вкус был сладкий и пивной. Я осмотрелась. В зале было так тесно, народ качался, стиснутый в танце торчком. Заиграла музыка, и поверхность наших напитков пошла волнами от мелких взрывов. Девушки вокруг – с едва прикрытыми джинсовыми юбками попами, с голыми ногами, несмотря на ливень на улице. Я заметила у одной гирлянды блошиных укусов на лодыжках. У другой в карман был засунут свернутый поводок, и я вспомнила собаку с грустными глазами, привязанную снаружи; лапы у нее стояли в луже. Парни с зачесанными вверх волосами толкались у музыкального автомата, бросая в него монеты, спорили, что поставить, тыкали пальцами в стекло, за которым виднелся напечатанный список песен. Повисла недолгая пауза, а потом заиграла знакомая мне «Дорогая Пруденс».
– Боже мой, это моя любимая песня, – сказала я, широко улыбаясь. – Только что вышла.
Том улыбнулся в ответ, и так мы сидели, улыбаясь друг другу, как дураки.
Он потянулся, порылся в кармане и вытащил листок бумаги.
– Вот, – улыбнулся он, – я нашел дома, в книге, стихотворение и списал его для тебя.
Я развернула листок и прочла вслух:
Вот эта теплая рука живая,
Столь пылкая в пожатье благодарном,
Потом, когда она навек застынет
В могиле ледяной, – еще придет
Так нестерпимо сны твои тревожить,
Что ты захочешь собственную кровь
Отдать из жил, лишь бы ее наполнить
Горячей жизнью; вот она – гляди —
Протянута к тебе[1].
– Почему ты мне его дал? – Я поежилась. – Оно жуткое.
Я сложила листок и протянула Тому:
– Оно мне не нравится.
– Нет. – Он потянулся через стол. – Оно романтичное. Очень романтичное, по-моему. Оно о том, как готов отдать жизнь за кого-то. Не говори, что это глупо, пожалуйста. Я протягиваю тебе руку. Ты должна прийти.
– Куда?
На его лице блестел пот.
– Ко мне домой. Я правда хочу, чтобы ты пришла. Ты должна.
Он сделал большой глоток из стакана и вытер губы.
– Ты такая же, как я, – внезапно сказал он.
– Я знаю.
Я была рада, что он рискнул это произнести, а не я. Я бы все испортила.
Я подняла глаза. В зеркале отражались мужские плечи – широкие, в пиджаке. Темные волосы на мускулистой шее были выбриты до белой кожи. Я ощутила внезапный ужас, что нас попытаются разлучить, что разлучат, и, положив стихотворение в карман,
Стихотворение Джона Китса.
