style="font-size:15px;"> Этот… не знаю, кем он был для меня в ту минуту. Монстр Франкенштейна. Хуже. В общем, он дернулся, как от щекотки, приоткрыл туманные, сонные глаза и сварливо заявил:
– Тебе бы только одно. Может человек раз в жизни выспаться?
Кто спал до утра, кто и плакал. Правда. А утром мне стало наплевать на всё, понимаете? На всё.
Потому что это был Хайле. Умница, вредина, сексуальный маньяк, стерва каких мало, и потом потребовал кофе в постель, и конечно, сначала ему было слишком горячо, а потом сразу стало холодно, и сначала было не сладко, потом – «а всю сахарницу нельзя было высыпать?» Мы поругались. Двери грохали по всему дому, потому что этот тип таскался за мной хвостом и не давал остыть страстям, как он это любит и умеет: ты уходишь, а он тебе в спину, и остается рвануть дверь, рявкнуть в ответ и грохнуть ею из всех сил, иначе, не ровен час, достанется кому-то другому.
Но уже было ясно, что эту тварюгу ненаглядную я буду любить, холить и лелеять, чего бы это мне ни стоило.
Только за обедом он вдруг спросил:
– Ниэсс, а что было вчера?
– Как?
– Что было вчера? Я не помню.
– То же, что позавчера. То же, что сегодня.
Кое-как мы съехали с этой темы, не без новой порции уязвлений с его стороны. Всё было по плану. Конечно, он не мог со временем не обратить внимания на некоторые странности, но у нас была подготовлена версия, к которой, ради вящей убедительности, надо было подходить постепенно. У него были небольшие размытости в памяти, но всё списывалось на последствия автокатастрофы, в которой он якобы пострадал, отсюда же и болезнь желудка.
Вот так и пошло-поехало. Наш маленький дом-ностальжи из натурального дерева густо, медово наполнился счастьем. Оно было настолько в порядке вещей, что мы переставали его замечать. Словом, всё было как раньше. Даже ругань – куда ж без нее? Наверно, мы нарочно время от времени устраивали себе эти гонки, нарочно и понарошку, чтобы на самом деле такого не было. На самом деле такого и не бывало. Поймите правильно, всё выходило всерьез, до собирания вещей и, как уже упоминалось, хлопанья дверями (отдельным пунктом). Спустя какое-то время начиналось кружение по дому с неявной целью случайно встретиться, попереглядываться, повздыхать – и с этого, как правило, начинался хэппи энд.
Однажды он ворвался в мой кабинет с воплем:
– Что это, Ниэсс? Я сошел с ума?
В его руке трепыхался листок бумаги, исписанный его собственным – моего Хайле – почерком:
Тебя моим ожогом жжет и бьет моим ознобом.
Я умираю третий год, и мы устали оба.
Я верил: проще и нежней мы станем на прощанье,
бесценных предпоследних дней прозрачное звучанье
не исказит ни окрик злой, ни раздраженный шепот.
