align="center">Видение
Лишившись угла и крова,
проживал я в театре теней,
лунных, солнечных, звездных,
вели они бой меж собою,
бесшумный, вечный, бескровный;
из земли извлекали корень
мандрагоры в лунные ночи,
тень собаки сажая на цепь,
и собачья тень издыхала
и снова садилась у корня.
Съев тень яблока, тени вещали,
исполнялись немыслимой силы,
находили клады, рожали,
на врагов насыпали порчу,
весть о том несли вестовые,
на исходе дня удлиняясь,
а в безлунно-беззвездные ночи
укорачиваясь и корчась.
Там жили бесшумной жизнью
и бескровно там погибали:
тень склонялась над тенью с лаской
и другую тень пожирала,
на том месте трава рыжела,
видно солнце ее выжигало,
а лишенные собственных теней
растворялись в чистейшем эфире.
Там я с собственной тенью слился
и с другими сдружился тенями —
в безмолвной стране забвенья,
где жду я тебя с твоей тенью.
Не стаю лебедей
Не стаю лебедей, не соколов
я выпускаю из ладоней,
и вот, являются из коконов —
(неотличимы от агоний
те напряженные мгновения
на грани смерти и рождения,
а просветленье – от безумия,
когда во тьме своих наитий,
склонясь над бездною Везувия,
натягиваю струны-нити
и с крутизны стола соскальзываю,
паря над пропастью топазовою) —
и, молчаливые, над бездною —
лишь слышится шуршанье крылий —
взмывают песней бесполезною,
храня налет небесной пыли,
быть может, просто однодневками,
а может – гордым махаоном,
но крыльями взмывают дерзкими
под изумленным нeбосклоном, —
пусть издыхающие гусеницы
влачатся по земле печальной, —
так некогда святые мученицы
и ведьмы на кострах молчали…
А невесомость – это страх
А невесомость – это страх,
разрыв привычных уз, иллюзий,
И веской тяжестью в руках
не стать обыденной обузе.
Истончена моя печаль
до искры золотой в глазах,
до искрометного луча,
мечтающего о кострах,
но ткань реальности размокла —
неотличимы от пустот
