умолк, глядя на угасающий огонь в очаге. Улыбка не сходила с его лица, но глаза смотрели как будто в пустоту.
Леонтий, возвышаясь над герцогом, взирал на него со скучающим видом. Он хорошо знал своего господина и теперь словно читал его мысли. Сейчас Ренье думал, что забытая, но обладающая огромными правами принцесса станет для него легкой добычей. Нужно всего лишь разыскать девушку в этой глуши, убедиться, что их сведения не ошибочны (в их надежности Леонтий не сомневался – ему никогда не лгали на допросах) и Эмма из Байе – и есть та самая Эмма из рода Робертинов, и привезти ее, никому не известную девушку, сюда.
– Это следует поручить Эврару Меченому, – неожиданно вслух произнес Леонтий и прикусил язык, опасаясь, как бы герцог не заподозрил его в способности читать мысли.
Однако Ренье Длинная Шея лишь задумчиво кивнул.
– Да, именно. Он добрый воин и преданный пес. И он единственный из моих людей сможет узнать Эмму. Он видел ее. Как ты думаешь, Лео, может ли человек узнать во взрослой женщине девочку, которую видел совсем ребенком?
– Ну, – Леонтию стало смешно, – ваш вавассор скорее с первого взгляда различит ковку секиры – рейнская она или норманнская. Что же касается женщин… Впрочем, этого вояку Бог разумом как будто не обидел. И он помнит, что девочка была рыжей, как и королева Теодорада.
– Ступай, кликни его, – отрывисто приказал Ренье.
И прищурился, глядя на язычки пламени, всколыхнувшиеся от воздуха, поколебленного полами хламиды грека.
– Итак, Эмма… Рыжая Эмма.
Глава 2
908 год от Рождества Христова
Аббат Радон, тучный, рослый, с похожей на гладкий шар головой, увенчанной раздвоенной митрой, обходил хозяйственный двор аббатства Святого Гилария-в-лесу. Было тихое предрассветное время после Вальпургиевой ночи[44], когда особенно сильна всякая нечисть. И хотя братия лесного монастыря окропила все вокруг святой водой и вечером обошла процессией деревню, касаясь веточками освященного самшита кустов и деревьев, а чтобы скотина была спокойна – сыпля в стойла соль, настоятель Радон лично пожелал убедиться, что силы тьмы не хозяйничали нынче в его владениях.
Но, кажется, везде царил мир. В предрассветном сумраке монахи меняли на скотном дворе подстилку, где навоз был перемешан с солью. Над дверями сараев прибивали крест-накрест веточку ракитника. Курили ладаном даже в свинарнике. От нечистой силы, портящей скот, не должно остаться и духу. Но сами четвероногие (хвала Создателю!), кажется, не пострадали – мулы шумно хрустели овсом, свиньи похрюкивали, блеяли овцы, еще не обросшие шерстью после зимней стрижки, подавали жалобные голоса ягнята. Полное лицо аббата расплылось в отеческой улыбке при взгляде на крошечных ягнят, и он не удержался, чтобы не войти в загон и не приласкать кое-кого из них, нисколько не думая о том, как странно выглядит в овечьем хлеву его расшитое золотом облачение. Его посох с резным золоченым завитком на конце попридержал брат-ключарь Тилпин –
Вальпургиева ночь – ночь на 1 мая, у древних германцев праздник ведьм («великий шабаш»).
