подобная песня не возмущала. Один лишь дряхлый брат Тилпин, возведя очи горе, не участвовал в веселье, а бормотал молитву за молитвой, перебирая четки. Когда же песня смолкла, он поднялся, чтобы вразумить непокорную паству, но в него полетело столько обглоданных костей, что несчастный поспешил скрыться под столешницей, не желая подвергать свою жизнь опасности.
Эмма смеялась, лукаво поглядывая на помрачневшего Ги, пока тот не почувствовал вдруг, что смеется со всеми. Теперь его больше не смущал взгляд ее искристых карих глаз. Вино ли, общее ли веселье или очевидная благосклонность девушки окрылили его. Он понимал только одно – у него нет иного желания, как встать из-за пиршественного стола и увести Эмму с собой. Но его отец, стуча железным наручнем[48] о столешницу, уже взывал:
– Мою любимую, Птичка, о мече и кресте!
Девушка вновь запела, и теперь Ги остался доволен. Никаких языческих демонов, вера в которых смущает умы добрых христиан.
Когда монах в кругу свечи
Воюет с бесом во тьме ночной,
Куют для воинов мечи –
Беречь молящего покой…
Дружинники Фулька, сам граф, от воодушевления вскочивший на скамью, монахи и даже монахини громко подхватывали припев, и Ги раздражали их грубые выкрики и лязг железа, сопровождавший пение.
Крест нам сияет с вышины,
И меч сулит нам правый суд –
Исуса Навина сыны
Христову заповедь несут!
Птичка пела еще и еще о мощи меча, защищавшего крест. Вспомнила звонкую славу Дюрандаля – меча графа Роланда, спела про Жуайез – клинок великого императора Карла, не забыла и легендарный Экскалибур короля бриттов Артура. Коснулась она и нынешних времен.
И хотя припев гремел все так же мощно и шумное веселье не смолкало, многие лица помрачнели. Девушка пела о норманнах, проклиная их и суля им свидание с адом. Норманны! Зло, обрушившееся на франков за нетвердость в вере, за пребывание в мирской суете. Есть ли грех столь великий, чтобы нести за него подобную кару? Едва ли во всей этой толпе нашелся бы хоть один человек, не пострадавший от дьяволов-язычников с Севера. Даже весельчак Радон сдвинул брови и подпер щеку ладонью.
– Христовы заповеди! Что-то слабеет славное оружие свободных франков, коль язычники уже гонят их с исконных земель. Ну-ка, грозные воины, когда в последний раз норманны заставили удирать вас, как паршивый скот?
Ратники сердито загалдели. Один молодой и горячий мелит с силой вогнал секиру в стол, закричав, что не попу, который носит длинную бабью одежду, судить о победах и поражениях. Тут даже брат Тилпин не выдержал и напомнил разгорячившемуся вояке, как канцлер Гуго Аббат бился с норманнами, а епископ Парижский Гозлин отстоял город от язычников.
Фульк Рыжий наконец оторвался от вина, которое пил из собственного шлема.
– Грех вам жаловаться, лесные святоши! Ваша обитель лежит в глуши, в стороне от дорог, вот уже сколько лет, как вы живете в мире и достатке. Ишь, рожи отъели, братья-постники!
Наручень – часть латных доспехов в виде желоба, покрывающего руку от запястья до локтя.
