весной девяносто первого, – говорю я Другу. – А в девяносто восьмом он уехал из этого города. Навсегда. И больше сюда не возвращался.
– Нет, это было в девяносто девятом, – Друг фатально упрям, безудержно и безрассудно. – Я позвонил ему и сказал: «Так я приеду?». И он этому не удивился. Он лишь спросил: «Ты один?» И еще он сказал мне: «Чуть позже. Подожди».
Дом. Знакомый подъезд. Запах бичей и кошек. Вверх, на третий этаж. Потертая дверь. Звонка нет, а стучаться вовсе не обязательно. Дверь распахивается от легкого толчка. От дыхания. От одной лишь мысли, что сюда можно войти в любое время дня и ночи.
Друг серьезен:
– Иди без меня.
– Почему?
– Потому что я вижу его каждый день. А тебе еще предстоит с ним встретиться.
…Это я так подумал, и дверь открылась сама собой. Я прошел прямиком на кухню и поставил на стол принесенное питье.
– В самый раз, – хозяин квартиры совершенно не удивлен моему визиту. – Постой, последний раз мы встречались… когда? В девяносто шестом?
– В девяносто шестом я был далеко. А в две тысячи первом уже не стало тебя. Неужели не помнишь?
– Да, конечно… Окраина Хайфа, дешевый пансионат… Запах выглаженных простыней, – голос у него грустный. – В тот вечер ко мне никто не пришел. Служащая пансионата всегда заходила ко мне и желала спокойного сна. А в тот вечер она не пришла. Интересно, почему?
– В тот день в автобус сел смертник. Ты этого не знал?
Он покачал головой:
– Нет. Я подумал, что просто ей надоел. Жаль, что ошибся!
Он достает из стола четвертушку хлеба и головку чеснока.
– Ты пока наливай. А я сделаю бутерброды. Такие маленькие бутерброды. Кажется, их называют тарталетками?
Он аккуратно делит хлеб на сотню маленьких кусочков, на сотню же тончайших пластинок расщепляет желтоватые дольки чеснока. Кусочек хлеба, на него – чесночная пластинка. Кусочек – пластинка, кусочек – пластинка…
– Ну, вот, – он придирчиво осматривает стол. – Значит, за встречу?
– За встречу. Которая когда-нибудь обязательно произойдет.
Теплая водка. Местная и очень скверная. Такая же, как в девяносто четвертом. Кажется, это было в мае. Мы сидели в кафешке на привокзальной площади. Я уже знал, что скоро отсюда уеду. Скользну по ломаной линии, перечеркнувшей карту, и зацеплюсь ненадолго в самом дальнем ее конце.
А тогда, в зябком мае, я говорил ему:
– Так получилось! Я обманул своего героя, и он мне этого не простил.
В его глазах замерцало любопытство:
– Как это было?
– Сначала я создал героя. Я дал ему имя и пообещал бессмертие. Потом создал ситуацию, в которой герой должен был оказаться. И пережил ее вместе с ним.
– А дальше?
– Разорванные страницы, которые уже не склеить. Слова и события, которых уже не вернуть.
– Это Макс Фриш, –
