исходящий от его ладони жар. Несколько минут мы так возились, но вдруг АМ сказал с укоризной: «Марго, просто жалко нашего времени. Ты же сама этого хочешь, ведь так? Если не хочешь, я тут же уберу руку. Просто скажи «нет». Он, действительно, убрал руку и несколько секунд ждал. Но я молчала.
Тогда, воодушевленный этим моим молчанием, он снова запустил руку мне в джинсы. И тут я решилась на неожиданный и меня саму поразивший шаг. Или, вернее, жест. Я отстранила его руку и сама сняла джинсы. После чего едва слышно прошептала: «Я и трусики, если хотите, могу снять. Только вы, АМ, обещайте, что ни за что не будете смотреть…» – «Обещаю, даже клянусь!» – воскликнул он.
– Нет, я серьезно, – снова прошептала я.
– И я серьезно, Марго…
– Но вы, АМ, отвернитесь!
– Уже отвернулся, – и он, действительно, повернулся спиной ко мне.
Я скинула свои трусики и чувствовала себя при этом, как парашютист, который летит вниз с огромной высоты, а парашют у него не раскрылся.
– Всё, я сняла, – прошептала я, пытаясь обеими руками закрыть свою промежность. – Но вы, пожалуйста, не смотрите. Закройте глаза.
– А я и не смотрю. Видишь, глаза зажмурил. – АМ повернулся ко мне. Глаза его были закрыты. Не открывая их, он стал гладить мои бедра, голени, низ живота. Я была распахнута, как… Я вдруг припомнила свои ощущения и жгучий стыд, пережитый когда-то на приеме у гинеколога, и вся передернулась. «Боже, как стыдно!» – мелькнула мысль, но тут же куда-то пропала. Ведь это же АМ, мой любимый человек, от которого у меня нет и не может быть тайн. А он, отстраняя мои руки, уже гладил темно-рыжую поросль на моем лобке, которую, как я еще вчера думала, никогда и никому на свете (кроме Эльки) не смогла бы открыть. Потом он хрипло прошептал:
– Видишь, Марго, я не открываю глаз. Смотреть я не буду. Но поцеловать-то тебя там можно?»
У меня перехватило дыхание, но я тихо-претихо выдавила из себя: «Поцеловать можно…»
***
Конечно, этот столь неожиданно вспыхнувший и упоительный роман отвлекал меня даже от театра, не говоря уже об учебе. Не помню, говорила ли я, что всегда была одной из лучших учениц, а тут у меня появились четверки, а то и тройки по большинству предметов. О русском я уж не говорю. АМ продолжал ставить всем не выше тройки, хотя, надо признать, что уровень грамотности в классе повысился настолько, что минусовые оценки почти исчезли. Но по остальным предметам, за исключением истории, где КА «по блату» ставил мне исключительно пятерки, и английскому, ибо я всегда была любимицей училки, дела обстояли довольно печально.
Меня это не слишком огорчало, чего нельзя сказать об АМ. В качестве нашего классного наставника он неодобрительно покачивал головой, просматривая мои оценки по разным, особенно – точным, «наукам», когда проводил летучки по поводу текущей успеваемости в классе. Однажды Ленка Павлова со своей вечной злорадной улыбочкой
