глубокое. Всё-таки, хотелось продлить своё детство хотя бы посредством чтения фантастической литературы.
– Но, тем не менее, выйдя из стен больницы, Вы решили одолеть книги, как Вы сами выразились, религиозного содержания.
– Да, Джон, это вышло само собой. С момента, как я очнулась в своей больничной палате и до момента моей выписки прошла куча событий. Они и повлияли на меня.
Вспоминая события прошлого, – прикрывая дневник сказала Элис, – не относящиеся к этому времени, можно отменить один факт: в возрасте 10—12 лет, когда я ездила к бабушке в деревню, первое, что я хватала с полки, всегда был сборник анекдотов. Да-да, именно он интересовал меня всё то время, которое я проводила у неё. Я могла читать его беспрерывно и с любого места, а главное, кроме смеха, – он ничем меня не нагружал. Наверное, мне просто было это нужно на тот момент времени, но вспоминать об этом сейчас очень даже смешно. Я об этом никому никогда не рассказывала, так как такие факты моей биографии могли негативно сказаться на моём образе философствующей девы. В школьный период я брала что-нибудь из библиотеки по типу сказок, или просила у особо щедрых одноклассников что-то из новинок, последней была книга о Волкодаве. Стихи из неё и по тот роковой день всегда находились у меня с собой, я носила их в кошельке.
– Что это были за стихи? – с интересом спросил репортёр. – Это не для печати, просто праздное любопытство.
– Один стих про «лопоухого щенка», а другой про «понурую лошадку», – протянула она. Её мысли явно были за пределами этой комнаты. – Знаете, они мне нравились тогда в детстве, наверняка, оттого, что были про печальную судьбу…. Поэтому я так за них зацепилась сознанием. Ведь с того момента, как они пропали у меня вместе с кошельком, больше желания к ним возвращаться не было. Быть может, тогда я и перестала себя жалеть окончательно…
Репортёр прервал затянувшееся молчание, чуть-чуть откашлявшись, тогда Элис будто вышла из оцепенения и, не обращая на него никакого внимания, продолжила ровно с того места, на котором остановилась…
– …Вообще, я старалась не думать о том, что меня ожидает дальше. Для настоящего момента мыслей было и так слишком много, нужно было их упорядочить, а я упорно их отгоняла. Так всегда: чем сложнее поставленные задачи, тем дольше тянешь с поиском решений, как бы не знаешь, с какой стороны подступиться. Однажды на улице на меня накинулась дворняжка, и проходивший мимо мужчина, отогнав её, рассказал, что если над головой поднимать что-нибудь, да пускай хоть руки, то собака из-за того, что не видит объект, на который нападает во всю длину, отступит. Вот и я напоминала себе эту собаку, мне было дико страшно подступиться к больной теме ближе. А ведь я ещё даже не оплакивала родителей. В основном голову наполняли мысли о моём теле, эта неестественная обездвиженность меня пугала. Казалось, вот, видишь ногу, а пошевелить
