Послушай меня, – сдавленно попросила она. – Я не заметила, как ты вырос, как повзрослел. Ну, не всем родителям дается мудрость. Так бывает. Не суди строго. Твой максимализм…
– Да при чем тут ваш идиотский максимализм? – с недетской горечью отмахнулся Петя. – Мама, ты же взрослый человек. И даже с высшим образованием. Неужели тебе надо разжевывать простые истины?
– К-какие и-истины? – впервые в своей жизни заикалась Лида, глядя снизу вверх на ставшего еще выше сына.
– Простые, мама, – устало выдохнул он. – Не мир нужен нашей семье и даже не пресловутое уважение, а любовь и тепло. Поняла? Душевное тепло!
Он выдернул руку и пошел в свою комнату.
Оглушенная, она тупо смотрела в перспективу коридора, где за поворотом давно исчезла фигура сына. Вдруг из Петиной комнаты зазвучала музыка. Неосознанно пошла мать к сыновней комнате, остановилась у закрытой двери, и в этот миг музыка оборвалась. Раздался Петин голос, бодрый, невозмутимый, словно и не было тяжелого разговора с матерью:
– Алле, Димоха! Привет! Я что звоню – задачи решил? Ну ты даешь! Ладно, завтра перепру. Слушай, что за туса завтра наклевывается? Да? По поводу? И что? Идем? Ну. А то!
Петина речь состояла в основном из сленга и междометий. Лида, пожав плечами, направилась к креслу, чтобы немного отдохнуть у телевизора, но вдруг услышала совсем уж невероятное – Петя читал стихи. Застыв на месте, мать жадно вслушивалась в ломающийся голос сына:
И все ж она в долгу передо мной:
Ей красота дана не от рожденья,
А силой моего воображенья.
После паузы – очевидно, Петя слушал своего друга – до Лидиного слуха донеслись смех и реплика, заставившая мать надолго задуматься:
– Кончай, Димоха. Какие наши годы. Через десять лет она состарится, вот тогда посмотрим, что важнее: фигура или интеллект. Про ее IQ знают все. Хорош, не буду. Но ты трезво посмотри: где ты и где она. Ты, Димон, к тридцатнику профессором станешь, а она в тираж выйдет, глянец-то сойдет… Лады… уже заткнулся. Ну, бывай.
Сквозь глухой обволакивающий гул торгового центра до нее не сразу дошел его голос. Сердце пропустило удар и учащенно забилось, когда она, оторвавшись от витрины, подняла голову и увидела Евгения.
– Женя? Привет! А я слышу – вроде кто-то зовет, но думаю – показалось.
– Здравствуй! Вот, решил наполнить холодильник. У меня там одна мышь, и та…
– Ой, не продолжай. Я их боюсь.
Они стояли друг против друга, разделенные длинной витриной, и молчали. В его взгляде были и ласка, и вопрос, и надежда. В ее – непокорность, быть может, готовая сдать позиции, и что-то еще, непонятное ему, но очень женственное и манящее.
– Лид, ты не уходи, я сейчас подойду, – попросил Евгений.
– Хорошо.
Она сделала вид, что выбирает товар, пока он огибал эту проклятую шеренгу ларей, и лишь искоса взглянула на него, запыхавшегося от быстрой ходьбы и, должно быть,
