кроме того, к ее собственному удивлению, он как-то смущал ее, и она даже не могла объяснить себе это.
Уступая его желанию, она отпустила всех дам, даже Гортензию, сделала знак офицерам выйти за двери. Когда первый камергер остановился было шагах в десяти, как бы из предосторожности, она жестом приказала ему удалиться. В зале осталась одна Гортензия, в дальнем углу перелистывавшая альбом.
– Вы желаете получить патент на звание офицера в полку Изембурга или Тур д’Оверна? – заговорила императрица.
– Да, мадам!
– Вы знатного рода?
– Да.
– Почему же тогда у вас нет никого, кто рекомендовал бы вас при дворе передо мной? Никакого покровительства?
Гранлис улыбнулся; взоры его синих глаз, устремленные на императрицу, сверкнули ярким огнем.
– Простите, мадам, у меня есть покровительство, а именно ваше.
– Не понимаю, – произнесла Жозефина, – перестаньте говорить загадками; объяснитесь прямо!
Ее тон стал резким, почти повелительным. Гранлис решился:
– Вы уже спасли меня один раз; может быть, это послужит основанием сделать то же еще раз.
Заинтересованная Жозефина приподнялась и склонилась к странному просителю.
– Я спасла вас? Когда? Каким образом?
Тогда на глазах внимательно следивших за этой сценой придворных, наблюдавших из соседней комнаты, молодой человек приблизился и тихо и быстро произнес несколько слов, имен, чисел. До Гортензии долетело:
– Тысяча семьсот девяносто пятый год… Фротте… Баррас, Тампль… палачи… милосердие…
Императрица отступила, с внезапным движением удивления всматриваясь в юношеское лицо своего собеседника, затем невольно склонилась перед ним и произнесла:
– Вы! Вы! Ваше высочество!
Затем она подала принцу свою руку и увлекла его на террасу. Можно было еще расслышать, как она сказала ему:
– Вы похожи на свою бедную мать… Как невероятно все это!..
Остальные слова унес в парк утренний ветерок…
Они говорили еще долго. В минуту увлечения голос Гранлиса зазвучал выражением гнева, долетели фразы:
– Измена… бунтовщики-дяди… гражданская смерть… подлость… покушения… Убежище в армии…
Жозефина беспокойно оглянулась кругом и успокоила юношу тихим, предостерегающим жестом. Было очевидно, что, говоря со своим странным просителем, она оказывает ему знаки величайшего уважения. Когда она отпускала его, они оба, по-видимому, пришли к полному соглашению. Наконец против всех правил церемониала императрица проводила его до дверей зала; вся свита была поражена до крайности.
На минуту Гранлис остановился у дверей, взволнованно осмотрелся кругом, взглянул на обои, мебель, картины на стенах и тихо проговорил:
– Какие воспоминания!
Но императрица, приложив палец
