воскликнул: – Подтянись, братцы! А то покурить не успеете: начальство в гости едет!
Солдаты ускорили шаг. Гаврилов с Пивоваровым подошли почти последними к серой толпе людей, жадно глотавших махорочный дым.
Лейтенант Красников тоже заметил направляющиеся в их сторону машины, но не торопил своих солдат. О том, что за их учебной атакой сегодня будет наблюдать высокое начальство и, возможно, сам командарм, его предупредил еще вчера комбат Леваков. А заместитель комбата по политчасти капитан Моторин с полчаса вдалбливал ему в голову, какая это честь и ответственность представлять батальон перед командованием, и какие мысли в этой связи должен Красников внушить своим подчиненным перед завтрашними учениями.
Однако Красников внушать ничего не стал. Он за минувшие месяцы командования своей ротой усвоил, что его солдат не нужно ни агитировать, ни подгонять. Их просто нужно научить тому, чему он сам научился за годы войны: умению наступать, сидеть в обороне, бороться с танками, воевать в лесу и в населенных пунктах. И еще: он давно уже избавился от страха перед немцами, от неуверенности в себе, а у них, – если не у большинства его солдат, то у значительной части, – эти страх и неуверенность в своих силах держатся в потаенных извивах подсознания, они вбиты туда годами концлагерей и теми несколькими днями, неделями и месяцами войны, когда все рушилось на их глазах, и они сознавали свое полнейшее бессилие перед неумолимо надвигающейся могучей и непонятной силой. Может, не каждый из них догадывался об этом своем страхе, но он прорывался наружу, когда они задавали ему, своему командиру, счастливо прошедшему три с половиной года войны, вопросы. И больше всего их интересовали именно танки и способы борьбы с ними.
Еще Красников знал твердо, что страх этот пройдет лишь после первого удачного боя, а он, командир роты, должен сделать все, от него зависящее, чтобы этот бой выиграть.
Машины, между тем, подъехали настолько близко, что стали различимы солдаты в кузове бронетранспортера. И лейтенант Красников скомандовал построение.
Быстро, без суеты, серая бесформенная масса людей превратилась в ровные ряды подтянутых солдат.
– Сми-и-ирна-а! На-прааа… – ву! Пра-авое-пле-чо-впере-ед аррш! – звонким ликующим голосом пропел Красников и повел свою роту к дороге.
Ему еще, по старой училищной привычке, хотелось иногда скомандовать: «Запевай!», но он еще ни разу не отдавал такой команды, считая нелепостью любую строевую песню из уст этих людей. Другое дело – на привале, у костра. Тогда Федоров затянет своим высоким чистым голосом какую-нибудь песню о бродяге, об узнике, которому уже не видать своей невесты, и хор хриплых, простуженных и прокуренных голосов подхватит и поведет самозабвенно – и у многих на глазах заблестят слезы.
Других песен они не пели. И не только в его роте, но и в остальных тоже. Так что однажды капитан Моторин не выдержал:
– Они у вас что – каторжане или бойцы Красной армии? Вам их завтра вести в бой, а у них такое настроение, я бы сказал, упадническое. Это
