плана. Всё случилось как бы помимо моей воли.
Его ботинок летел мне в живот, я машинально подсел, корпус мой сам собой вильнул вбок, связанные за спиной руки так же автоматически выехали в противоположную сторону, насколько позволили затёкшие суставы.
Его голень провалилась в пустоту образовавшегося полукольца. Влетела чисто, как баскетбольный мяч, брошенный мастером со штрафного. Потеряв равновесие, он ещё падал на меня, как я оттолкнулся от порога что было сил. Спиной вперёд. Армейский высокий ботинок был надёжно зажат у меня подмышкой.
Только идиотские голливудские киносценарии способны в таких ситуациях живописать, как герой цепляется немыслимо крепкими пальцами за спасительную закраину дюралевого порога (за подоконник, уступ в скале, водосточный жёлоб небоскрёба и т.п.). И затем, в борьбе за жизнь, выдерживает вес двух дёргающихся тел до счастливого хэппи энда. В угоду тупому животному трансу зрителя, гипнотически жующего попкорн.
В жизни всё как в жизни.
Может быть, пальцы сержанта и скользнули, в рефлексе инстинкта самосохранения, по чему-нибудь. Я не почувствовал…
С точки зрения аэродинамики мы были никудышней парой воздушных акробатов. Нас нещадно крутило и вертело, мельтешило перед взором голубое и зелёное. Нога его яростно билась у меня подмышкой, как щука в сети. Будто освободившись от меня, он рассчитывал вознестись обратно.
Наш вокальный дуэт тоже был ни к чёрту. Хотя и орали мы в унисон одну и ту же гласную. Но в разных тональностях.
Его ария была арией душераздирающего ужаса.
Моя песнь была песнью триумфа. Песнью торжества и ликования. Я смеялся. Я был счастлив.
Я был счастлив, как никогда в жи
• • •
На небесах, покинув небо, мы оказались вместе. Рядом, но каждый уже сам по себе. В одинаковых саванах, невесть откуда взявшихся, скрывавших нашу наготу, невесомых и не ощущавшихся кожей (если таковая под покровом имелась). Он был спокоен – ни вражды, ни страха, ни удивления, ничего. Мне, впрочем, было не до него.
Я, конечно, в своё время, слышал о существовании загробной жизни. А кто не слышал? Но будучи атеистом, относился к россказням скептически. А однажды, во время командировки в Россию, увидел телеинтервью одного их маститого ведущего. В конце программы своим гостям он задавал вопросы из опросника Марселя Пруста. В их числе звучал и такой: «Представ перед Богом, что вы ему скажете?». Позже я выяснил, что самого французского писателя возможные словеса по поводу такого рода каверзы не интересовали. Тележурналист дополнил анкету своим вопросом, из одному ему известных соображений. Как бы то ни было, а идея мне показалась любопытной. Даже прикинул свой вариант.
Я бы, решил я тогда, сказал бы дословно следующее: «Извини, Господи, что не верил в тебя при жизни. Но раз ты всё-таки есть, это хорошо».
Теперь, выходит, есть шанс озвучить это адресату. Хотя, исходя из земных представлений
