не порвав тесемки:
– Что ж, я сказала, что хотела. Тебе работать пора, верно? Я найду дорогу, не провожай.
Она бросала эти слова клочьями, чтоб не уловить было, как вздрагивает голос от вновь рвущегося наружу унизительного плача. Обошла монахиню, все также стоящую посреди зала, подошла к двери, взялась за кольцо…
– Росанна, – послышалось сзади. Лавочница медленно обернулась, до крови прикусывая губу, чтоб не разрыдаться у Паолины на глазах. Но та смотрела на нее без всякой насмешки:
– Послушай… У нас девушка была на излечении. Наследница большого состояния. Тяжко хворала, но мы ее на ноги подняли. Целую неделю одной водой и травами поили да кровь отворяли через день. На нее поглядеть было страшно. Однако она поправилась. А ее тетка велела родне сказать, что умерла она. Тетка ее потом из Венеции увезла. А наставница моя родным тело нищенки какой-то безвестной отдала, да саван распарывать запретила, мол, хворь очень была лютая. Большой грех на себя взяла. Но сестра Юлиана нас собрала и рассказала, что родня эту девицу дрянью какой-то травила, оттого она и недужила. И ей одно спасение было – мертвой прослыть. Вот такая история… Страшно, правда?
Росанна на миг прикрыла глаза, чувствуя, как заломило виски. А потом тихо промолвила:
– Ты… ты думаешь, что…
– Ничего я не думаю, – отрезала Паолина, – только офицеры не бегают к малолетним слугам с соболезнованиями. И в пожитках чужих со скуки не роются. Ступай уже.
Росанна еще миг помедлила и рванула на себя дверное кольцо…
…Паолина вздрогнула от хлопка двери и обхватила плечи руками. Несколько раз хрипло вдохнула, чувствуя, как больно сжимается горло, а что-то раскаленно-едкое толчками поднимается из самого нутра, наживую продирая себе путь. Чушь это все… Все умирают. Кто как, каждый по-своему. Но только не он, не ее Лукавый, никогда ничего не боявшийся. Всегда каким-то потайным чутьем откликавшийся на любой ее случайный призыв. Он же обещал, что всегда будет с ней… То есть, нет, не так. Он сказал: «я буду твоим, пока вообще буду». А ей почему-то показалось, что это то же самое.
***
Донна Ассунта подлила в бокал еще вина и поправила чепец с той особой тщательностью, за которой прячут торопливый поиск подходящих слов. Собеседник молчал, терпеливо ожидая.
– Видите ли, сударь, – осторожно начала она, – пусть Джузеппе не особо разговорчив, но я немного успела узнать его. Похоже, он в жизни солоно хлебнуть успел и серебром сорить не приучен. Еду он простую уважает, в одежде скромен. Такие люди завсегда знают, за сколько дней у них постой оплачен, и жилье выбирают по карману, а не по прихоти. Завтра ему либо снова плату вносить – либо съезжать. И если он решит уехать – мне что ж, силком его держать?
Фигура в кресле у очага со вздохом расстегнула плащ. В отсветах огня на камзоле блеснули пуговицы.
– Силком его не удержишь…
