спросил он.
Я кивнула:
– Приканчивает третью тарелку.
Мамаша Снэгсби была сама не своя до бекона. Поглощала его в умопомрачительных количествах. Бедная миссис Диккенс (кухарка и домработница) только и делала, что посылала меня к мяснику прикупить фунт-другой.
Старик вздохнул и уселся на стул под портретом Гретель. Её изображения висели во всех комнатах, даже в кухне. На портретах Гретель была разного возраста, от совсем малышки до восемнадцатилетней девушки – потом её отправили в парижский пансион. Мамаша Снэгсби сама рисовала дочку – она была довольно-таки одарённой художницей. На портрете, который висел над лысой головой Эзры, Гретель было лет примерно десять или одиннадцать, она сидела на лошади и выглядела вполне счастливой.
– Это до добра не доведёт, – сказал Эзра. – Столько бекона-то есть.
– Думаю, вам нечего волноваться, дорогой, – заметила я, вытирая руки о ненавистный фартук (мамаша Снэгсби заставляла меня его носить). – Когда я работала горничной у Мидвинтеров, мисс Люси как-то целую зиму питалась одной только репой. – Я улыбнулась Эзре, чтобы подбодрить его. – И ничего плохого с ней не случилось. Ровным счетом ничего. Вот разве только она слегка позеленела. Ах да, ещё, помнится, кожа на лице сделалась совершенно нечувствительной. А так ничего, здоровая была и свежая, как огурчик.
– Эзра, вставай! – громыхнула мамаша Снэгсби, быстрым шагом входя в тесный холл.
Старик так и подскочил – он был до ужаса послушным мужем.
Мамаша Снэгсби вытерла жир с подбородка и уставилась на меня:
– Что это ты тут расселась, юная леди? Пыль из холла сама собой на улицу не выметется.
– Позвольте заметить, что я всё-таки ваша дочь, а потому не подобает заставлять меня без конца чистить, драить и мести дом словно какую-то карликовую золушку. Равно как и открывать дверь гостям, таскать чайники чая и стирать ваше чудовищное бельё.
– А где бы ты была, если бы мы с Эзрой не взяли тебя к себе? – парировала мамаша Снэгсби, натягивая пару светло-зелёных перчаток (под цвет её светло-зелёного платья). – В этом доме бездельникам не место, тут все делают свою работу, даже дочери.
Сколько мамаше Снэгсби было лет, сказать трудно. У неё было очень интересное лицо: дряблая кожа под слоем белой пудры, паутина морщин вокруг сверкающих голубых глаз и рот как куриная гузка. И похожее на рождественский пудинг огромное родимое пятно над верхней губой.
– Но в жизни должно быть место и веселью, – сказала я, снова подхватив совок. – Почему мы никогда не ходим в гости всей семьёй? У вас что, совсем нет друзей? – Тут меня осенила блестящая идея. – Знаю! Мы накроем чудесный стол к чаю и пригласим нескольких девочек моего возраста! Только подумайте, как будет замечательно, когда кто-нибудь переступит порог этого дома не за тем, чтобы взглянуть на покойника!
– И думать забудь, – отрезала мамаша Снэгсби. – Но если ты заскучала в одиночестве, юная леди, когда закончишь с уборкой,
