до дворян. Простолюдинов ещё можно терпеть – обычный мистический страх пополам с похотью можно и пережить. Но дворяне… Как ты уже мог убедиться, они бывают очень изобретательны в своих помыслах. Целый калейдоскоп эмоций в них гуляет: это и зависть, и похоть, и презрение, и невероятная, ничем не обоснованная спесь. Друг на друга они выливают не меньшее количество душевных помоев. Лучше уж помои из окон, чем эти, из душ. Ну а когда они не могут удержать своего естества внутри… тогда и моим сёстрам очень сложно сдержаться.
Значит, всё же, мистика. Я вспомнил слова возлюбленной об эмоциональном влиянии и взглянул на них под несколько иным углом. С некоторых пор пришлось относиться к словам женщины куда как внимательней, даже к мельком обронённым. Что ни говори, а граница приучает к осторожности. «Ну и зачем им, таким чувствительным и ранимым, да ещё и свято любящим первозданную природу, выходить к людям?» – я не стал ходить вокруг, да около и задал этот вопрос вслух. Женщина ответила не сразу, сначала она выдержала театральную паузу. Или размышляла?
– Необходимость выживания. Если мы не будем участвовать в мировой политической игре, более многочисленные люди нас уничтожат или подомнут под себя. С их преимуществом в магии это реально. Подчиняться же таким примитивным посредственностям с мелкими чаяниями и гнусными мыслишками альты не смогут. У людей ещё и чем выше социальный ранг человека, тем меньше он способен чувствовать и тем больше у него грязи в душе. Почему идёт именно такой отбор, я не знаю – скорее всего, просто вверх прорывается наиболее беспринципный и «самоотверженный» в деле хождения по головам соотечественников честолюбец. Он готов унижаться, перешагивать через себя и через других на пути вверх. Нормальные к этому не готовы.
– Твои выводы о людях… Они касаются только подов, или военных тоже? – что-то такое было в её словах, что заставило меня проникнуться и задуматься.
– Извини, Вереск, но военные тоже порой продвигаются вверх не благодаря победам на поле боя и храбрости, а по другим причинам – тем же самым, что и у подов, как вы их называете. Но служба накладывает свой отпечаток, и замешанное на крови врагов честолюбие – уже не такое уж и отвратительное. Оно честное, прямое, правильное, – женщина вновь задумалась, и сочла за нужное добавить. – Ну… по крайней мере, мы, альты, так его воспринимаем.
– Ты со мной очень откровенна сегодня. Спасибо.
– Не за что, милый мой мальчик: ты располагаешь к откровенности своими делами и чувствами. Мою честь ещё никогда не защищали столь изобретательным способом… Да и, признаться честно, обычно я сама её защищаю. Это… слишком непривычно, но… приятно. Вот оно как, оказывается, женщине, когда рядом есть мужчина…
Постоялый двор, куда меня привела «отдыхать» альта, был, в самом деле, неплох. На первый взгляд, конечно. Огромный обеденный зал с целыми двумя люстрами, каждая на добрых пятьдесят свечей. «Магические!» – подсказала услужливая память. Такие могут гореть почти бесконечно,
