просто шла, и мысли просто сами собой лились. Люблю лес: в нем красиво и таинственно. В нем свобода и в нем покой.
– Волки в нем и медведи.
– От них Уман оберегает. Ружье есть.
– Писали, что стреляешь метко. Хвалили.
– О, это Дед. Ему в неудовольствие, если олень подстреленным уйдет. Не любит такого. Поэтому осторожничаю: жду, жду, и только когда совершенно уверена, на спуск жму. Да и все это Уман. Он зверя выследит, поднимет, ко мне выведет и под прицел аккуратно выставит.
– А медведя почему не трогаешь? Не решаешься?
– Ни медведя, ни волка не трогаю. Хотя несколько раз, по нужде, волков била, а так – волки наших мужиков забота. Они их прореживают. А медведь… и меня, и Умку поломает, если рука дрогнет и пуля не дойдет. Не по мне задача. И потом, у них глаза…
– Глаза?
Тамара кивает:
– Глаза. Они такие… Все им никак не пробудиться. Нет, медведя не смогла бы застрелить.
– Из-за глаз?
Тамара опять кивает.
– А у оленя глаза какие? Живенькие, пульку привечающие?
Тамара вскидывается:
– А что еще есть можно здесь? Как здесь без мяса?
Виктор смеется и примиряюще разводит руками:
– А что Мать? Больше «помочь» тебе не пытается? Остановить, к Дому привить? Не могу поверить, что она тебе ТАКОЕ разрешает. Неужели не отговаривала от лесных увеселений?
– Мама… Мы же у Деда. А Дед, как обычно: жизнь твоя, живи как знаешь… Терпит Мама.
– А как Дед?
– У него узнавай, – тут же мстительно предлагает Тамара.
Виктор, хохотнув, спрашивает о другом:
– А чем, окромя охоты, занимаешься?
Тамара вздыхает:
– Бумагами – почту регистрирую, раскладываю, подшиваю; черновики начисто переписываю. Записи по кладовым веду. Не поверишь – у меня в Кабинете свой стол.
– И много интересного узнаешь?
– Откуда?
– Пока переписываешь.
– Нет. Все в компот вываривается. Нет интереса. Даже и не пытаюсь понять, сопоставить. Тошнит. Так, слова чернилами вьются, и я их вязь на другом листе повторяю.
Губы брата кривятся насмешкой:
– Второй Матери из тебя, видимо, не получится.
Тамара, улыбнувшись, соглашается:
– Не получится. Нет интереса.
– А к чему есть?
Тамара задумывается, отвечает:
– Ходить, бродить люблю.
– Это уже много! – посмеиваясь, поощряет сестру брат и замечает: – А ведь мы стоим!
Приподнявшись, потянувшись к дверце, Виктор ее захлопывает. Темно сразу становится: в повозке три окошка, но они плотно зашторены и потому свет пропускают без охоты.
В этом полумраке глаза Виктора приближаются к Тамариным, и он говорит, признанием:
– Я люблю тебя.
– Знаю, – почему-то переходит на шепот Тамара.
– Ты
