будущего ветра – красные облака.
Позади был и пролив Аскольда, между одноименным и имени Е.В Путятина – человека необычайной огранки, путешественника, дипломата, подписавшего первый договор о дружбе и торговле с Японией, наконец адмирала, исследователя и министра Народного Просвещения в 1861—1862 годах!
«Лет пятнадцать тому назад здесь было до четырѐх тысяч оленей. Вследствие браконьерства, глубоких снегов и прогрессивного ухудшения подножного корма животные стали быстро сокращаться в числе, и теперь на всѐм острове их насчитывается не более полутораста голов. Выбирая только кормовые травы, олени тем самым способствовали распространению по острову растений, негодных для корма. Полная изоляция и кровосмешение уменьшили плодовитость до минимума. Олени вымрут, если к ним не будет влита новая кровь с материка. Владивостокское общество любителей охоты, которому принадлежал тогда остров, мало думало об этом, и в настоящее время Аскольдский питомник на краю гибели.»
Арсеньев В. К. «Дерсу Узала»
Местность была почти безлюдна. Царствие природы и немногочисленных счастливцев, бывающих когда-нибудь здесь, мельком. И тишина. Никого. Редкие поселки. Среди которых Американка, находившаяся у вышеназванной бухты, и открытая все тем же исследовательским судном «Америка», что и отразилось на ее названии, спустя тридцать лет превратится в известнейший для всякого человека, хоть что-то знающего о Дальнем Востоке в город Находка. Но не будет тогда безмятежного веселья и блаженного созерцания. Примерно так будут характеризовать здешний край через каких-то двадцать пять лет:
«Людские волны без вины виноватых катились на крайнюю точку востока – в бухту Находка, на так называемую „транзитку“. Это было преддверие ада…» «Сквозь колючую проволоку» (из дневников Аркадия Акцынова – этапированного)
Но кто в этот сентябрьский вечер мог о таком полагать. Ничего такого еще не было, несмотря на то, что здешний регион не был обделен для тех, кому предписывалась ссылка, но далеко не в таких масштабах, что позднее, уже при советах.
С каждым часом приближался момент ломки. Капитан предчувствовал это – ощущая своим телом. Ох как он винил себя в том, что вовремя не обратился к лекарю. А уже было поздно. В лазарет на судне он не верил, так как знал докторишку – «ряженного» по своей сути, обычного рыболова, который был вынужден поменять свою профессию по причине проблем с ногами – вызванным переохлаждением, во время одного из выходов в море. Он еле передвигал ногами – и какой же этот лекарь?
Его терзали муки совести, ведь он был ответственным за «Гельвецию» и ждал облегчения, смены. Но время не торопилось. Висящие в капитанской рубке часы не желали сменять время, неторопливо, будто издевательски, делая робкие шаги в будущее. Им было так прекрасно оставаться в настоящем – таком красивом и уютном, без ненастной
