толпа стала успокаиваться. Никто не старался выпрыгнуть из стального источника, еще пять минут назад, апокалипсиса. «Гиппокамп общества медленно уменьшал свою лимбическую активность.» Так, про себя сказал тот странный знакомец, известный нам по данному мной второму имени, а именно «Башмачкин». Он одиночно стоял на близком расстоянии от капитана – но стал смотреть не на него, а на пассажиров. Тщательно нотируя карандашом в своем любимом блокноте. Хотя нет, этот был меньшего размера, чем прежний. «Чем бы дитя не тешилось» – подумал про него, его же научный руководитель, бывший заведующий кафедры психологии, веселый на вид дядька, в довольном простом, незамысловатом, френче, который активно контрастировал на фоне переднего ряда подковного строя.
Вы не поверите, но каково было удивление заметить на некоторых женщинах, в разгар сентябрьского дня, полушубки и даже шубы. Так они решили, используя возможность, покрасоваться своим статусом, или же побаиваясь за самое ценное, чтоб вдруг какой-нибудь матросишка или морская крыса, не сделали ничего плохого, с норьичей, медвежьей или же какой-то иной паницей, тулупом, дубленкой. Мужскому взгляду трудно было понять, что есть что. Если вы конечно не торговец шубами или же не славный охотник.
Скучных людей было здесь мало – серая масса затерялась где-то. Все, какие-то действительно русские люди, правда разных формаций, от придурковатых интеллигентов, пасущихся возле метров науки и докторов – выходцев с того раута, в том числе.
Был там и тот степенный господин – профессор биологических наук, единственный, кто держал в руках бинокль, имея монокуляр на нужном месте одновременно. И вкрадчиво всматривался в эту череду стеклышек, с любопытством юноши, в поисках какого-то редкого кустарника в чащобах дивного берега Приморья.
Его отстраненность, как и некоторых других, чаще всего, рядом стоящих, раздражала толстотелые существа представителей богатой, но лишенной интеллекта, знати. Надоевшие выкриками – будто продавали на палубе любимых осетров или на худой конец, вялую камбалу, с активными призывами – все большой и большей громкости.
Можно поразиться, насколько грубыми голосами все это издавалась из, казалось бы, женских одеяний, такие глотки как у них, по своему звуковому диапазону звучали зловещей диких медведей, особенно после того, как им лучшим, очаровательным, восхитительным и гениальным, сказали, что еды не будет и лакеев тоже. Был бы под рукой батог – мерзавец в лице старика-капитана в миг бы оказался выпорот не тонкими, не прелестными, но при этом оставаясь женскими, диаметром – как сточная труба, ручонками.
Были здесь и снобы, и кудесники малолетние тоже. Лучше всех здесь выглядели военные – именно эти негодяи, по мнению купечества и некоторых шизоидальных, в плане своего бессметного самолюбования, деятелей театра и даже трех артисток труппы сгоревшей театральной школы, совершенно обнаглели и узурпировали
