нажимаю на курок, направляя ствол в небо. Время ещё не пришло.
Снова сквер, и шум, и телефон в руках. Детвора, гоняя голубей, не осознаёт, что дорога человека должна пройти мимо бабушек, увлечённо говорящих ни о чём, через толпу студентов, поток прохожих, гул автомобилей, чтобы достичь логического конца – за пределами суеты. Пальцы мои сделали нужное дело – сообщение исчезло, г-н Ворсюк пропал. Время ещё не пришло.
Ко мне подошла Тутта и сказала:
– Вот и я.
О ХОЛОДЕ, ФОЛЬГЕ И ВИТАЛИНЕ
Двигая головами в такт шагов, голуби повторяли походку своих далёких предков позднеюрского периода, и, давно обзаведясь городскими манерами, прогуливались по бетонным дорожкам, сложив крылья за спиной. Квадраты плит, как шахматные клетки, организовывали пространство, но птицы не задумываются над геометрией сквера, потому что сами являются его частью.
Ко мне подошла Тутта и сказала:
– Вот и я.
У неё был рассеянный вид. Такой она была мне не знакома – ни улыбки, ни уверенности движений – подойдя и остановившись, Тутта как бы продолжала плыть, будто не решаясь до конца мне довериться. Я встал, предложил даме руку, и мы направились в кафе, с каждым шагом сокращая дистанцию между собой: говоря о пустяках наподобие типично европейской зимы, лишённой и русских морозов, и человеческого тепла, мы приближались к вопросу, который предопределил нашу встречу: у Тутты стали исчезать знакомые. Я не верил.
Мы заняли столик у окна, и Тутта принялась говорить, что сотрудники пропали один за другим – кто уехал в командировку, кто заболел, кто-то взял отпуск, и однажды в офисе она осталась одна.
– Вообще не понимаю – всё это произошло так странно. Представьте себе: телефоны молчат, и ни до кого не дозвониться. Как будто никому до меня нет никакого дела, как будто меня просто нет. Сперва держала себя в руках, но к концу дня не выдержала и принялась пересматривать бумаги, искать хоть какое-то объяснение. Вот вы сами посмотрите, что меня к вам привело. – С этими словами, всеми брошенная Тутта вынула объёмистую папку – и что только не умещается в дамских сумочках! – и положила её передо мной.
Что есть человек? Пока изо дня в день видишь одни и те же лица, говоришь с людьми об одном и том же, ты не питаешь к ним особого тепла: эти люди будто твоя часть. Нельзя же с трепетом относиться к себе, не рискуя впасть в нарциссизм. Так проходят месяцы и годы, и вдруг кто-то тебя покидает; нет, не со зла – просто ничто не стоит на месте. Тогда начинаешь постепенно ощущать разорванную связь, уникальность людей и скоротечность встреч, и говоришь: ecce homo, вот человек!
Сначала я просматривал подшивку со смешанным чувством нежелания лезть в чужое дело и снисхождения тому, кто нуждается в помощи, и не находил в материалах ничего, чтобы вызвало интерес. Но постепенно на некоторых фразах взгляд стал задерживаться. Тутта между
