style="font-size:15px;"> И я выживала. После ноябрьских праздников бабушка Нина уже с чистой совестью поместила меня в Евпаторийский интернат для детей, больных туберкулезом, и улетела в Ленинград. Я не была заброшена. Бабушка Клавдия навещала меня каждый день, а по воскресеньям забирала к себе. И я одержимо продолжала терзать ее пианино, пытаясь хрипеть «Бухенвальдский набат». Но у меня это никак не получалось. Зато я довольно успешно разучила песенку «Хотят ли русские войны», а затем
Полем вдоль берега крутого,
мимо хат,
в серой шинели рядового
шел солдат…
Бабушка Клавдия стремилась переориентировать мои музыкальные вкусы, пытаясь разучивать со мной русские романсы типа «Калитки», но я была непреклонна, пока не услышала «Окрасился месяц багрянцем» в исполнении Лидии Руслановой. Всю неделю я бродила сама не своя и самозабвенно орала:
Ты помнишь, изменщик коварный,
как я доверялась тебе?
Для меня было колоссальным открытием, что песни совсем не обязательно тоненько выводить или торжественно басить. Вполне достаточно, и даже порой необходимо, просто орать их от души.
И еще я читала. Много и все подряд. Самой любимой моей книжкой была «ПРИНЦ И НИЩИЙ» Марка Твена. Ее я перечитывала в течение всей зимы.
Крымская зима миновала для меня совершенно незаметно. А уже в апреле обратно из Ленинграда прилетела бабушка Нина. И они с бабушкой Клавдией кудахтали над моей чахоточной особой все следующее лето.
Не Софроницкий
Меня привезли обратно в родительский дом в Сталинск-Кузнецкий к началу августа, чтобы я прошла прослушивание в нашу районную музыкальную школу. Дома меня ожидал сюрприз: моя младшая сестренка. Я знала, что она у меня есть. Потому что, пока жила дома, постоянно навещала ее с отцом в деревне на горе у кормилицы, которая держала коз и у которой своих детей было четверо. А у моей мамы не было молока. Да и не планировали они мою Аленку. Просто, когда отменили запрет на аборты, было поздно. А к кормилице ее определили, чтобы не повторился такой же рахит, как у меня.
Я плохо представляла себе, что там они могли или не могли планировать. Тем более что бабушка Нина говорила, что Аленку мне купили на заказ, вместо немецкой куклы. Правда, немецкую куклу я помнила хорошо, мне ее торжественно вручили всей семьей. Но уже где-то через пару часов она была разобрана на составные части.
– Такая кукла пропала! – чуть не рыдала матушка, отшлепывая меня.
Но зато я теперь знала, как закрываются и открываются куклины глаза и где у куклы пищалка. Конечно, сестричку Аленушку спрятали от меня подальше, пока я не поумнела.
И еще у нас появилась няня Шура. Ее имя было написано на ее пальцах (указательном, среднем, безымянном и мизинце) ее левой руки. В отличие от моих родителей, она курила «козью ножку», скручивая ее из обрывка газеты и засыпая туда рыночный самосад. И у нее была балалайка, на которой она лихо играла, пока родители ходили на работу.
