демонов, – наверное, это и для него было отчего-то важно. Обычный его, поставленный бархатный голос вдруг изменил ему. И Лисавет услышала его голос – настоящий – высокий и чуть лающий, как у всех лифляндских остзейцев, – Я был ее сиделкой, и сторожем, и нянькой, и пытался защитить ее от смерти, что каждую ночь садилась у вашей матушки в ногах, и все приглашала ее с собою. Бог даст, вашему высочеству – такие мои услуги не понадобятся.
И Рене склонился, и поцеловал ее ноги – сначала одну ступню, а потом и вторую. И Лисавет потянулась – поднять его с колен.
Наутро он отбыл, как и обещал, на свою лифляндскую мызу – сбежал от ареста, по совету умницы Остермана. И долго еще Лисавет полагала, что теперь-то она понимает – Рене Левенвольда.
Господи всеблагой, спаси и помилуй рабу твою грешную, и еще – Ивана Карловича…
Из тех, о ком она прежде молилась, никого уже не было в живых, кроме дурацкого Рейнгольда Густава. Ни папеньки, ни мамы, ни братца Петруши, ни сестрицы, ни даже карлицы Агашки – все отправились в черной ладье на ту сторону Стикса. Умер и влюбленный в тетку царь-племянник, доездился на бесконечные свои многодневные охоты, подхватил гнилую лихорадку и сгорел – в четыре дня, без завещания.
Новая царица была – из старых Лисаветиных неприятельниц. Лисавет с сестрицей, Петровны, при папеньке все подкалывали этих Ивановн, дочек покойного папиного брата-соправителя. Мол, и глупые они, и кошки носатые, и темные, и оспою поклеванные. Оттого, что завидно было – страшненькие Ивановны все три были законные, в браке рожденные, порфирородные то есть, а Петровны, красавицы – незаконные, появившиеся на свет прежде брака Екатерины и Петра. Но Петровны были любимы и балованы, а Ивановны – никому не нужные, затурканные нищие сиротки. И вот, отлилось.
Новая царица, Анна Ивановна, помнила все – и прежние насмешки, и пренебрежение, и к Лисавет относилась хуже некуда. Чуть что не по ней – грозилась, что сошлет в монастырь. Сдался им всем монастырь – сперва Меншикову, покойнику, потом Ивашке Долгорукову, теперь вот тетушке Анхен… И почему тетушке, когда были они – кузины? Так, наверное, вредина Анхен подчеркивала нынешнее свое старшинство, превосходство над сестрой. Злой де Лириа – и когда отзовут тебя, мерзавца! – писал католическому своему государю, что ее величество бьет цесаревну по щекам и даже однажды отходила беднягу лошадиным кнутом. Врал, негодяй, но читать такое о себе – неприятно. Тетка, конечно, не дралась – государыня не прачка, чтобы драться, но Лисавет она не любила, при всех подкусывала и содержание жадничала. А красавчик Ренешка Левенвольд не упустил своего – числился уже при новой царице официальным амантом, и обер-гофмаршалом. Даже ходили слухи, пока двор сидел в Москве, что царица Анна от Рейнгольда беременна, а ребенок их наследует русский трон – да только никто у них не родился.
Этих царских амантов тогда гуляло по Москве аж четверо – Корф, да старший Левенвольд, да младший, Ренешка (и как только их средний не подтянулся,
