их на окнах – в квартиру, разбивая ее пространство на полосы, проникал солнечный свет. Оттого оно имело некоторое сходство с огромным слоеным пирогом.
Вставать не хотелось, но боль от голода усиливалась. Она не утихнет, понял Андрей, ждать нечего, и он резко поднялся и побежал на кухню.
В холодильнике, кроме остатков сыра и бекона, ничего не было. Он достал их, пошарил по шкафам, нашел банку растворимого кофе. Растворимый в своей прошлой жизни он никогда не пил, только натуральный, но, поразмыслив, что «на безрыбье и рак рыба», вскипятил чайник и заварил себе чашку кофе. Сделал себе из кусков бекона с сыром импровизированный бутерброд и, прихлебывая кофе, съел его. Удивительно, но ему понравилось. Он сделал себе еще чашку кофе и прикончил остатки сыра и бекона. Желудок успокоился.
Теперь самое время подумать о планах на будущее, о том, как строить свою жизнь, пусть, он надеялся, и короткую на чужом месте. Прежде всего, решил Подгорнов, нужно как можно больше узнать о самом Вадиме Кукольникове, его друзьях, родственниках, увлечениях, привычках. Это поможет вжиться в образ художника хоть на какое-то время. Почему-то Андрея не покидала уверенность, что его ложь о потере памяти рано или поздно будет разоблачена, поэтому любая информация о Кукольникове, считал он, поможет продержаться в его роли немного дольше.
Обыскав всю квартиру, каждый уголок, шкафы, полки, ящички, через час Подгорнов не узнал о нем ничего нового. Вадим художник одного с ним возраста. У него есть друг по имени Аркадий, и еще он связан с замужней женщиной, имени которой Андрей даже не знает. Чуть больше месяца назад Кукольников вернулся с Дальнего Востока. Об этом напоминала неразобранная дорожная сумка да несколько пакетов с бирками авиакомпаний, найденных в гардеробе. Все это было известно и раньше. Правда, в верхнем ящике тумбочки, у изголовья кровати, Андрей нашел нераспечатанное письмо из какой-то деревни в Томской области.
Подгорнов долго сидел, разглядывая конверт и не решаясь его вскрыть, не знал, что делать. Взгляд его упал на собственное отражение в зеркале. Удивительно, заметил он, они с Кукольниковым даже несколько похожи. Оба довольно высокого роста, спортивного телосложения, темноволосые. Только глаза у художника светлые, а у него темные. Да на коротко остриженной голове Вадима длинный розоватый шрам, протянувшийся над виском от левой брови к затылку, – след недавно случившегося несчастья.
Может быть, эта похожесть и оказалась последней каплей, поборовшей нерешительность Подгорнова. Он вскрыл конверт, из него выпала фотография. Пожилая женщина в платочке, с добрыми глазами, и мужчина, седой, бородатый, с натруженными руками и узловатыми на них пальцами, сидели на крыльце дома с резными синими ставнями. За их спиной на стене дома, сбоку от входной двери, висела белая табличка с цифрой «12». Андрей понял, что это мать и отец Вадима Кукольникова. Он отложил фото, достал из конверта сложенные пополам тетрадные листы в клеточку и прочитал:
«Сыночек, родной мой, здравствуй!»
После прочитанных строк Андрей внезапно отложил письмо
