приблизился к нему, поднял к его лицу обе руки, пытаясь вдолбить, что он неправильно меня понял. Показывал знаками, мол, бумагу давайте, я вам на бумаге напишу. Но не успел ничего растолковать.
Под левое подреберье вонзился огромный кулак Молотобойца. Увлекшись объяснениями с Пахомом, я совсем потерял из виду Ургеничуса и, само собой, пропустил момент его замаха.
Мои ботинки оторвало от пола и, когда я уже коснулся носками спасительного пола, новый удар согнул меня надвое.
– Рожей, вишь ли, мы ему не вышли, – сплюнул Пахом и пошел неторопко вон, напевая противным голосом угрюмую песню.
А не для чиво нам во чужи люди торопиться,
И-и-и жить у матушки с батькой харашшо.
А Молотобоец включил паровую машину на полный ход и колошматил меня молча и равнодушно.
Я упал на пол.
Он сильными руками выдернул меня из пальто, бросил животом на стол и выбивал из меня, как пыль из половиков, еще теплившееся сознание.
Пока я не улетел в страну густого непроглядного тумана.
Глава 3 Шагреневая кожа
1
Этим вечером Ургеничус выбил из меня последнюю веру в себя.
Теперь я знал – взывать к здравому смыслу в этих стенах бесполезно.
Бабушка моя в церкви стоит на коленях и просит Бога об одном, об другом. То хворь какую убрать просит, то урожая просит. Как ни придем – у нее всегда просьба найдется – то пятое, то десятое.
Я и спрашиваю:
– И что, дает?
– Кто?
– Ну, Бог этот твой, просишь у него каждый раз чего-ни то, а вот хоть раз он исполнил просьбу твою, сделал по-твоему?
Она долго шла и молчала, только губами мелко шамкала, слова нужные подбирая.
– Бог надежду дает и жизнь упрощает. Выросло – я и знаю – Бог дал. Не выросло – то ж знаю – Бог не дал. И вопросов у меня меньше, и злобы нет. На него ж не посердишься. Он вона как высоко сидит. Да и людев у его сколь по всей земле раскидано? Али хватит сил каждому его блажь выполнять? Но, надеюсь – и до меня, до моих просьбов время найдет. Так вот, милай!
Живи надеждой…
Та ошибка, которую Пахомы с Ургеничусами совершили, применив ко мне свои грязные методы или удовлетворив садистские наклонности, будет главным, удерживающим меня здесь обстоятельством. Выпустить меня – это все равно, что придать огласке творящиеся здесь беззакония.
Так я оценивал возникшую ситуацию.
Какие варианты возможны?
Для них?
Получить уверенность в моем молчании.
А для этого надо прекратить бить меня, дать затянуться моим ранам и замять как-то свои прегрешения.
Или?
Продолжать ломать еще сильнее, пока я не взмолюсь и не надаю им обещаний, или не напишу расписок, что сам упал, а к ним ничего, кроме благодарности не имею.
Или?
