со странной мечтательностью: «Ах, там звучит музыка, там танцуют, пьют вино, там вечный пир!»7. Проговорив это, долго пребывала в неподвижности, пригвоздив отсутствующий взгляд к определенной точке на земле (точка плыла, не поддавалась; сверкала искрами и, ударяясь о стеклянную поверхность глаза, отражением падала в бесконечность), потом засмеялась громким, заливистым смехом.
Когда испуганный отец выскочил из лавки во двор, оставив без внимания очередного покупателя – девочка, терзаемая многочисленными судорогами по всему телу, билась головой, распластавшись навзничь и раскинув в стороны пляшущие руки. Смех ее еще звучал, рвался из перекошенного рта наружу – ужасный, неуместный, вроде пьяного гоготания – но сквозь него, не в силах покрыть, лезли жалкие, придушенные крики о помощи. Из глаз текли слезы.
Отец бережно перенес дочь в комнату (в том же доме, сразу позади лавки), вызвал врача. Врач сделал два укола, решив, что меньшее количество препарата не поможет, после чего страдалица проспала в течение нескольких часов, а, проснувшись с наступлением ночи, ничего о произошедшем с ней вспомнить не смогла. До самого рассвета просидела перед распахнутым настежь окном, наблюдая, как луна, то скрываясь за черными перьями облаков, то появляясь вновь из их ненасытного, вечно пустого чрева, медленно плывет по небу, перекатывается скользко, безмолвно, завораживает. Возможно, это мягкое, мерцающее движение смутно напомнило одинокой дочери торговца о существовании неведомого мира, где будто бы вечное ликованье, играет музыка, непременно вальс, но куда ей попасть почему-то невозможно. Так девочка сидела, грустно вглядывалась в сияющую даль и мечтала о несуществующем мире, а к утру, позабыв все мечты свои и грезы, ушла спать. С тех пор сделалась она еще более угрюма и нелюдима.
Мечта разрушается легким прикосновением руки, слабым дуновением ветра разрушается всякая мечта, порождение потустороннего мира (ткань непрочная, неизведанная!), разрушается страхом, смертью и столкновением с очевидной реальностью. Дочь торговца жила посреди этой реальности, очерченной границами тесного двора, и ничего более не знала на свете. Но, вероятно, во время приступа ей привиделось нечто такое, что заставило осознать и однообразие дней, и серость обстановки, так что последующая угрюмость ее вполне понятна.
Подобные случаи повторялись все чаще. Вскоре у всех, перенесших припадки, появились куда менее безобидные признаки болезни. У одних жертв конвульсии нарастали до тех пор, пока все тело целиком не сводило непрерывным пружинистым сокращением – от нестерпимой боли, сопровождавшей данный процесс, несчастные впадали в кататонию, обрывая всяческие связи с внешним миром, вплоть до необходимых. Другие оставались в сознании, но теряли способность двигаться; при этом недуг первым делом поражал нижние конечности, переползая затем выше – по туловищу, по рукам, шее; наконец достигал
в монастырском приюте в Лилле (Франция) в 1658 году несколько послушниц детского и молодого возраста заявили, что имели плотские сношения с дьяволом. В частности, двухлетняя девочка рассказывала, как «к ней явился возлюбленный на маленькой лошади, взял ее за руку и спросил, будет ли она его госпожой. И только она сказала „Да“, как была поднята в воздух с ним и другими девушками, и все они вместе полетели в большой замок, где играли на инструментах, танцевали, пировали и пили вино» (там же).
