лишь четверть прокутил.Его пример другим наука.
Что жизнь? Не жизнь – сплошная мука.
Всю жизнь работаешь, корпишь,
И не доешь и не доспишь.
И, кажется, достиг всего ты,
Пора оставить все заботы,
Жить в удовольствие начать,
И приостыть, и приотстать,
Ан нет! Готовит подлый рок
Суровый, жесткий свой урок.
Итак, конец приходит дяде,
На век прощайте водка, б. яди,
И в мрачны мысли погружен
Лежит на смертном одре он.
А в этот столь печальный час
В деревню вихрем к дяде мчась,
Лишенный всяческих забот,
Наследник явится вот-вот[55].
Понятно, что использовать подобного рода поэтический стиль для травестии текста пушкинского произведения в стране, где литература столетиями развивалась, подчиняясь директивным указаниям цензоров, было бы крайне затруднительно. Я заработал бы лишь репутацию литературного наглеца и скандалиста, а шансы опубликовать свою работу где-либо приближались бы к нулю. Поэтому, отказавшись в основном от бурлескной травестии, я использовал в дальнейшем при переработке текста «Евгения Онегина» лишь некоторые ее элементы, например, довольно активно вводил в текст своей травестии «крепкие» жаргонные слова и выражения, а также замечательный молодежный сленг – то культурное клеймо, которое юная наша демократия оставила на всем периоде советской перестройки.
Среди переработок текста пушкинского произведения, накопившихся в моем поэтическом «архиве», оказалось довольно много стилизаций. Дописать или «стилизовать» роман в стихах пытались композитор П.И. Чайковский и его друг артист К.С. Шиловский, журналист и детский писатель А.Г. Лякидэ, купец и поэт-самоучка А.Е. Разоренов, литератор В.П. Руадзе, учитель-методист В.А. Адольф, журналист И.С. Симанчук, писатель Л.Н. Архангельский и многие другие почитатели пушкинского творчества. Хотя некоторые стилизации (к примеру, тексты А.Г. Лякидэ и В.А. Адольфа) производили впечатление очень изящно выполненных литературных произведений, мне все же пришлось отказаться от идеи использовать и этот вид травестии. Неприемлемыми оказались и чрезмерная подражательность стилизаторов, и их стремление фальсифицировать стилизованные тексты, приписывая их авторство самому Пушкину. Именно так поступил, например, А.Г. Лякидэ, опубликовавший свою стилизацию текста «Евгения Онегина» под названием «Судьба лучшего человека» и объявивший этот стихотворный опус подлинно пушкинским произведением[56]. Еще более оригинальную версию, граничащую как с мистификацией, так и с фальсификацией текста пушкинского произведения, выдвинул в начале 1950-х гг. библиограф-архивист и историк Д.Н. Альшиц. На обстоятельствах появления этой литературной «стилизации» хотелось бы остановиться более подробно.
Даниил Натанович Альшиц – советский историк-медиевист, специалист по русской истории ХV – ХVII вв., в конце 1940-х гг. работал главным библиографом ленинградской Государственной публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина (далее – ГПБ). В 1949 г., в самый разгар политических кампаний по борьбе с космополитизмом в СССР, он был арестован, осужден и до 1955 г. находился в заключении в одном из
Эротические пародии. Русская классика. М., 2005. С. 5–9.
См.: Судьба Онегина… С. 40–62.
