все очень ждали, она все равно наступила внезапно, будто бы обрушилась. Динка бегала среди гостей, суетилась, мяла каблуками подол дорогого платья и сияла. Людей было столько, что, казалось, это не день рождения, а королевская свадьба. И все вокруг говорили, пили мартини, пахли духами и изо всех сил старались не потерять лицо и остаться самими собой.
– Зачем мне столько всего? – шептала Динка подругам, а те улыбались, качали головами и восхищенно разглядывали подарки.
Борька немного опоздал, хотя очень старался прийти пораньше, до толпы. Рыжий, взъерошенный, в старых кроссовках и потертой джинсовке, он был выходцем из другой жизни и казался единственным настоящим среди сонма гостей. Нигде не останавливаясь, он подошел прямо к дочке и протянул ей связку оранжевых воздушных шариков.
– С днем рожденья, Динка.
Борька услышал, как засмеялась Ирка, заметил легкое недоумение на лицах гостей, но ему было все равно, потому что Динка широко улыбнулась, подмигнула и разжала пальцы. А потом, теряя туфельки, повисла у Борьки на шее:
– Спасибо, папа.
Никто ничего не понял, но всем почему-то вдруг стало очень легко друг с другом. Может быть, потому, что в глубине души все знали: любовь – это когда ты даришь воздушный шарик только для того, чтобы другой человек, улыбаясь, отпустил его в небо.
Дождь
Дождь лил вторую неделю, без отдыха, без перерыва, а город давно вымок, напился пьяным, городу было достаточно. В кроссовках хлюпала вода. Это было привычно и потому уже не раздражало, вода стерла все эмоции… Или это потому, что я здесь всего вторую неделю и еще не знаю, как жить в этой проклятой сырости?.. Марина шла под зонтом, медленно, как медуза, а в голове стучала музыка, которую никто никогда не сыграет. Просто Марина не знала нот и не могла ее записать, а напеть тоже было некому, потому что…
Чужой человек появился из-за угла, тощий, длинный, в потертом дождевике, в руке – пустая клетка. Девушка передернула плечами и перешла на другую сторону.
Чужой человек жил здесь уже пять лет, и все это время не менялся. То есть это невозможно, чтобы человек оставался совершенно таким же, не подстригал волосы, не менял одежду, жесты, выражение лица… Тогда это уже не человек. Это статуя. Из гипса.
Из того самого, которым сейчас зажата рука – ерунда, просто не повезло. Но теперь я тоже немножко статуя, только больше все-таки живая…
Так вот, чужой человек не менялся. Совсем.
В городе была Страшная дорога. Одним концом она упиралась в кладбище, а другим – в канал, и у канала был перекресток, на котором всегда что-то случалось. Здесь даже поставили новый светофор, красивый, блестящий, точный, только все зря. Машины продолжали биться, а людям здесь чаще обычного становилось плохо. Многие говорили, это из-за воды в канале, она была болезненно-желтой и пахла страхом, как темная комната. А еще здесь погибла девочка. Два дня назад.
Свист
