нужно использовать на благо нашего дела, а вот много власти ему давать не следует.
Раз уж речь зашла о власти, то добавлю еще кое-что. Власть – одно из самых сильных и правдивых испытаний для человека. Человек слабый и подлый получив власть покажет себя с плохой стороны. Пока у него нет власти, он эту плохую сторону старательно прячет, не стремится выпячивать. Ну а как получит власть, то разойдется. Видел я тому много примеров.
Нас сильно удивила обстановка в штабе. Те, кто застал прежние времена, поймут меня без пояснений, а для всех остальных я поясню. Обстановка в советских и царских учреждениях сильно различается. Сотрудники ведут себя иначе. В советских – все просто, без ненужных церемоний. Ходят нормальным шагом, а не на цыпочках, разговаривают деловито, без всех этих «не затруднит ли вас» или «вы меня очень обяжете». Разумеется, и выглядят советские служащие иначе. А тут явились мы с Сережей в штаб и опешили. У входных дверей стоит швейцар. Формально – красноармеец с винтовкой, но ведет он себя как старорежимный швейцар. Пока не увидел наши мандаты держался важно и грубил, а затем сник, распахнул перед нами дверь, хотя на посту этого делать не положено, винтовку надо держать обеими руками, и разве что ножкой не шаркнул. Внутри все тоже было не так, как должно быть. Большинство мужчин ходило в военной форме без погон и вид у них был совершенно офицерский, штабной. Повадка, выправка – тоже. Немногочисленные женщины имели откровенно буржуазный вид, у одной секретарши даже жемчужное ожерелье на шее было. Младшие тянулись в струнку перед старшими. Мне сразу же вспомнился дивизионный штаб прежнего времени.
– Чудно как-то тут у них, – шепнул мне Сережа.
В приемной военрука стояли мягкие стулья на гнутых ножках, причем не собранные отовсюду, а одинаковые – гарнитур. Холеный помощник, которому только аксельбантов недоставало, сидел за массивным, богато украшенным резьбой столом. В углу за отдельным столиком сидела симпатичная машинистка в песцовой горжетке. Непонятно было, зачем ей нужна горжетка летом, в жару, разве только пофорсить. На окнах – бархатные портьеры. На потолке – массивная люстра.
Настроение мое, бывшее до того обычным, несмотря на сильную усталость после дороги, враз испортилось. Не понравилось мне все то, что я увидел. И Сереже тоже не понравилось. Почувствовали мы, что трудно нам будет работать в Царицыне. А уж когда в кабинет Снесарева вошли, то остолбенели. Сережа даже глаза протер, проверяя – не мерещится ли ему. За столом, куда роскошнее того, что был в приемной, сидел генерал-лейтенант с золотыми погонами на плечах! В Москве, Петрограде или где-то еще за погоны к стенке ставили. Раз носишь погоны, значит – враг! А здесь красный военрук сидит в генеральской форме.
Разумеется, Снесарев заметил наше удивление.
– Все поначалу удивляются, глядя на меня, – сказал он после нашего знакомства. – Но мне так привычней. Трудно, знаете ли, менять привычки на шестом десятке.
Последняя фраза прозвучала вызывающе. Я подумал: «Убеждения
