с воткнутым в него волосатым, в палец толщиною пестиком.
Меня до сих пор тошнит от запаха болот.
Чем хуже запах, тем меньше людей.
Чем меньше дорог, тем меньше дозоров. Здесь никого нет. Поэтому мы здесь. Здесь приют преступников. Сюда-то мне и надо.
Я так стремилась сюда, что пришлось обратиться к Кёртису, которого я не видела лет десять точно, а может, и больше, и не вспоминала о его существовании с тех пор, как мы были в рейде.
Только в горах можно чувствовать себя свободным. Здесь всегда обретались тёмные личности, у каждого встречного здесь красная метка, ну, или оранжевая, а нормальные люди с жёлтыми, зелёными и голубыми не рисковали: появиться здесь с живой меткой означало дискредитировать себя в глазах власти и получить по возвращении новую степень опасности. Если б не это, то первый, кто организовал сюда платные экскурсии, обогатился бы. Если бы не Сопротивление.
Запах здесь – полная противоположность видам. Роскошные виды. Фиолетовое, почти чёрное небо даже днём, яркие, крупные, с кулак звёзды – с равнины таких не видно: мешает насыщенная парами атмосфера, а здесь, в горах, воздух разрежен, и свет звёзд пронзает твои глаза и проникает прямо в душу, и насколько кругом красивые виды, настолько же здесь воняет, воняет так, что привыкнуть невозможно, из-за драконов. Вонючие твари.
Подвесная дорога лепится к склону горы. Правда, склон – это очень условно: он почти вертикален, по нему взбирается вверх цепочка деревянных настилов, они обматывают гору по спирали, поднимаясь к вершине. Похоже на сооружение сумасшедшего паука. Да ещё брызги в лицо. Кислые, ледяные. По стене течёт субстанция вроде рассола. Слева пропасть. Справа стена, почти вертикальная стена базальта; прочная – в ней через каждые пятнадцать метров вбиты кованые, почерневшие от времени крючья, на них, как колыбели на канатах, подвешены доски. По ним качаясь, ползу я; только бы не рванул ветер – тогда мои качели разобьются о стену или перевернётся доска, и я полечу в пропасть.
Стены скользкие и воняют. У драконов, как у птиц, содержимое кишечника и мочевого пузыря открывается в клоаку – понятно, что у таких крупных животных помёта до фига и от него не спасают настилы.
Я упорно ползу на четвереньках. Кёртис пока идёт как человек, но мне уже всё равно, я ползу по спирали за шагом шаг, за доской доска, поднимаюсь всё выше. У меня тяжёлый рюкзак. В нём запрещённые пятнадцать килограммов биологического материала, как у нас это называется. Но, слава императору, здесь нет патрулей. Здесь нет трупоискателей, нет газоанализаторов, которые понатыканы в городах через каждые сто метров.
До вечера мы должны добраться к уступу, переночуем на нём и ещё через три часа пути окажемся в приюте. Самом сердце Сопротивления.
Неделю назад я нашла Кёртиса. Он не хотел меня брать, но я так плакала, так просила, что он сказал:
– Я не знал, что ты такая настырная!
Я скромно потупилась. Когда я чего-то
