Всего шестнадцать человек. Тогда мы ни в чём не сомневались. Делали всё как надо. Это сейчас я перелезла баррикады и нахожусь с другой стороны. Противоположной. Была активисткой, а стала преступницей. Кёртис переметнулся ещё десять лет назад, а я только год как. Именно после того похода он исчез, не доучившись два курса. Работы ему было не найти, и он прекрасно это знал. После ухода из института получил красный код и скрылся, а то бы прямиком в тюрьму. У меня стал оранжевый. Сейчас, когда я пошла в горы, у меня тоже уйдёт в красные тона. Когда-то был салатовый, потом двинулся через жёлтый, оранжевый. Будет и красный – как без него? Есть городская легенда, что бывает ещё фиолетовый. Мне кажется, это уже не просто побивание камнями или арест, как с красным, а гораздо хуже – любой патруль, ночной или дневной, может открыть огонь. Я такого не видела, но мать говорила, что после объединения Севера и Юга совсем юной она выступала на стадионе в честь императора и несла штандарт с двурогой луной. Каким-то образом на трибуне оказалась девушка с фиолетовым кодом на спине. Точнее, в районе седьмого шейного позвонка у неё было фиолетовое облако. Моя юная мама видела, как уничтожили ту девушку. В толпе и трудно, и легко скрываться – может, она думала, что среди людей она будет неуязвима, но ей не повезло.
– Зря они это сделали, – сказала мать, – снайпер, конечно, прицельнее, но дали залп из противодраконового, чтобы наверняка, и на восточной трибуне осталось пять из девяти секторов. В середине всё сплавилось в чёрный круг диаметром десять метров; подальше от центра, как поваленные деревья, валялись трупы с опалёнными лицами и сгоревшими волосами. Сотни убитых и раненых.
Нашу шеренгу разметало, но мы встали и продолжили проход по стадиону, ни одна не бросила флаг, мы дрожащими руками продолжали махать в лад, не сбиваясь с ритма, – сказала мама. – И даже улыбались, – добавила она, как всегда покривив губы.
Моя мать, можно сказать, легко отделалась – несколько царапин и подвёрнутая лодыжка, а ещё агорафобия, такая сильная, что передалась мне по наследству. И цвет метки, жёлтая, ниже моей, теперешней.
– А почему повысили тебе? – спросила я.
– Все, кто получил травмы, были взяты на контроль, – сказала она печально и по привычке потёрла седьмой шейный позвонок.
Я росла под этой тенью: «одна сволочь в электричке говорила» или что-то в этом духе перед тем, как рассказать какую-то новость или анекдот, за который могли бы посадить. Но если бы не тот случай на стадионе, то я могла бы вообще не появиться на свет! Мама рассталась с подружками и поковыляла на автобус, тогда-то к ней и подошёл худой высокий парень:
– Девушка, давайте я вас провожу!
Моему будущему папе было не по пути, а значит, до патруля он не успел бы вернуться домой, и мама с бабушкой оставили его ночевать. А потом появилась я. У мамы жёлтая метка, у папы тоже – в таких случаях младенцу давали салатовую, на понижение уровня угрозы, вроде небольшого аванса. Как говорили тогда, сын за отца не отвечает, в моём случае – дочь за мать. В нашей небесной стране код ставится сразу в роддоме – голубой (если ты, конечно, не отпрыск диссидента – они-то сразу получают жёлтый). Если отец или мать сидели, то оранжевый
