висело почему-то сбоку от раковины, а не перед ней, как висят порядочные зеркала. Нижний угол пошел трещинами. Мама говорит, что зеркало разбить – к несчастью. Это не я его разбил, но почему-то именно я в больнице. Вот он я: светлые волосы – почти прозрачные, через них видно даже кожу головы. Глаза голубые, тоже почти прозрачные. По-крайней мере, они очень голубые – как вода. А вода прозрачная. Парочка веснушек на курносом носу. Вот и весь портрет. А, еще я небольшого роста. И футболка на мне в желто-синюю полоску, на рукаве маленькая дырочка.
Стоять стало совсем трудно, я смыл таблетку, она нехотя проскользила к отверстию слива и скрылось в нем. А я пошел к кровати.
Полпервого принесли обед – светло-бежевый суп с непонятно чем и кашу. Я так узнаю время – по завтраку, обеду и ужину. И по капельницам еще. Но по капельницам можно узнать только примерное время, а по еде – точное. Скоро я смогу погулять. Скоро придет мама. Мама придет раньше. Она навещает меня в свой обеденный перерыв – с часу до двух, а гулять можно с трех. Поэтому она сидит со мной всегда в тот момент, когда я под капельницей.
Я возил алюминиевой ложкой по дну тарелки, гоняя картошку. Представлял, что эти мелкие белесые куски – корабли. Выделял для себя один кусок и управлял им – лихо подбивал другие корабли, обгонял их, штурмовал, брал на абордаж, топил. Потом съедал всех противников, а свой корабль выводил на сушу, в гавань – вытаскивал его ложкой на край тарелки. Он скатывался обратно в жижу моря. Жижу я есть не хотел, но медсестра заставляла. Вставала над душой, пока не съем хотя бы половину этой бледной водицы.
С кашей много не придумаешь. Она какая-то одинаковая. Я представлял себе, что это болото, и топил в ней ложку. Потом осушал это болото, решая тем самым экологическую проблему, назревшую в тропиках, или где-то там. Осушать болото или топить корабли было гораздо интересней, чем просто есть кашу и суп.
Медсестра собрала мои тарелки с остатками замученной еды и тихо вышла.
12
– Мама, почему я на костылях хожу? Я могу сам. Показать?
– Лежи, лежи, Антоша. Не надо сам. Надо как врач скажет. Нельзя ногу напрягать.
Она протянула руку к моей ноге и коснулась.
– Не трогай, – сказал я.
– Ты шоколадку съел?
– Нет.
– Я тебе еще одну принесла.
– Не надо мне шоколадку, – я отвернулся к стене. – Расскажи что-нибудь.
– Тетя Люба заходила. Спрашивала про тебя. Чай с ней попили.
– Передавай ей мой костыльный привет.
– Антоша… Не говори так. У тебя плохое настроение?
– Отличное.
– Что случилось?
– Ничего. Я бегать хочу.
– Антоша…
– И не называй меня Антошей.
– Почему?
– Потому.
– Тебе же нравилось.
– Разонравилось.
