сна, бледных вязов и кромки,по вдоль великанов лежит звук мотора.
Локатор ладони на руль – зиждеть, торить.
Одна и та же спустя
Съёжилась спряталась,
будто бы в ракушку,
только вот зря ты,
девочка-бабушка.
Длинноблондинистая,
сзади деточкой, –
с возрастом сдвинулась
бабушка-девочка.
Не заметно
Помазав приклад карабина
в крови,
хорошо улыбнулся,
предзимнее солнце рябило
сквозь грустное облако гнуси,
алмазы льда в мёрзлой рябине,–
без экстрасенсорики как-то
не очень заметно убийцу
в плечах, не могучих, покатых,
стаканчик в руке, чтоб напиться,
в обычном, пустом, небогатом.
Всегда одно
В семнадцать двадцать пять на Павелецкой,
в семнадцать сорок девять в Домодедово,
и в двадцать тридцать восемь в самолёте,
под маковку залившимся мартини.
В восьмидесятых не попасть в Венецию
а в девяностых и к могиле дедовой,
в двухтысячных понять, что всё пропьётся.
Противно.
Неверная предустановка
Какой-то газетный клочок мельтешил
в тугом вихревом, напряжённом,
похожий на тезис, что надо дожить.
Никем никогда не решённый
вопрос в качестве атмосферы создал
бумажке возможность летати.
Пусть предустановлено, что ты звезда,
но вдуматься, с какой стати?
Ли
Много ли надо.
Проснуться попозже,
«американо» с миндальным печеньем,
и попирать октябрём и сапожным
переосмысливающее нечто.
Так ли уж важно, кто был и кто будет,
произойдёт искажение так же,
коллекционные вина Бургундии
смерть, сингулярность, сверхновые, кража.
Стоит ли как-то, раз всё равно эдак.
Визг самолёта сквозь ночь и восточить
снова и снова.
И кажется – клетка.
Просто большая.
Такая же точно.
Будет ли лучше.
А, знаешь, конечно.
Даже война не влияет на скорость
распространения жизни.
Но нечем
склеиться, если однажды расколот.
Предначальное
Накурившись до одури,
ни о чём спорадически,
это не про Да Винчи а
родина.
Насосавшись широкого,
отчего же про мелочи?
Это, видно не лечится –
проклято.
Наболтавшись, расслабиться
потаённым молчанием,
не лелеять «бо слава» –
видимо, предначальное.
Место потаённое
Возьми тропы по вдоль лесочка
и да
