А рядом стоят люди, которые вздыхают, кивают головой и явно понимают больше, чем вы… Разве не у всякого человека проснется любопытство и жажда познания?
– Не у всякого, только у некоторых. Даже смею вас уверить, что большинство этих слушателей сами ничего не понимают.
– Здесь вы тоже правы. Там было больше специалистов другого рода. Например, я однажды видела, как одна женщина подошла к другой и спросила: «Помнишь, какой завтра день? Вот, отец Андрей просил передать тебе синодик». А та улыбнулась так самодовольно, кивнула: «Да, он знает, к кому обращаться!»
– Это они о чем? – Киннам вскинул брови.
– Есть такой обычай у духовных людей – накануне дня мученицы Клавдии молиться за всех обидевших и врагов. Якобы этим привлекается особая благодать. Суеверие, конечно, но раньше мне так не казалось. – Афинаида, наконец, глотнула кофе. – Раньше казалось, что там, в Свято-Михайловском, витает особая мудрость. Ведь никто никогда не говорил, что мы отделяемся от Церкви – наоборот, подразумевалось, что именно мы-то и храним ее учение в первозданном виде! Если «они» могут есть рыбу по средам, носить одежду, несвойственную полу, и так далее, то мы так делать не будем, потому что знаем, что это запретили святые отцы…
– Всё же занятно, что иностранец приехал обучать нас истинам веры.
– Он же не просто так приехал, он приехал с таким ореолом… едва ли не мученика! Вот, мол, я вырвался из тюрьмы народов, где люди чуть не каждый день умирают за Христа, а вы здесь расслабились и живете так, словно у вас билеты в рай…
– А как ему удалось оттуда уехать?
– Это отдельная история, я ее немного знаю. Он не уехал, он переправился через границу некоей тайной тропой…
– Странно, что его так быстро приняли в общение и дали приход!
– Почему же? Он умел быть обаятельным, легко входил в доверие, показывал преданность Империи, архиерею. Это только со временем, в самом близком кругу, он начал говорить, что в нашей церкви почти всё неправильно, всё обмирщено, никакой духовной жизни…
– И в чем же она должна заключаться?
– О, много в чем! В одежде, в движениях, позах, мыслях… ну, и в молитвах, богослужениях, безусловно. Лежнев вывез из Московии много рукописей катакомбных старцев, понемногу издавал их здесь и распространял среди своих. Старцы, вы понимаете, были очень суровы. В условиях гонений, когда каждое движение может стать последним, возникает особый тип благочестия, его сложно в двух словах описать…
– А разве наши святые отцы не были суровы? Он давал их читать?
– Давал, конечно. Отцы-то меня и привлекли больше всего. Они открывали прекрасный мир, где Бог совсем близко… для тех, кто готов для Него от всего отказаться… Правда, я только сейчас понимаю, насколько причудливо этот мир преломлялся для меня толкованиями Лежнева. Да, это
