точно наткнувшись на невидимую стену.
– Ты отказалась?
– Не-а. Мы погуляли по Невскому, потом перекусили в кафе и сходили в кино. Макс признался, что я понравилась ему давным-давно, но он всё не решался на первый шаг.
Сестра многозначительно хмыкает – мол, всё с тобой понятно, влюбленная дурочка – и цедит сквозь зубы:
– То есть в час трагедии, когда отца не стало, а я вынуждена спасать город, забросив свои мечты и интересы, ты удумала развлекаться? Разумеется, кафешки и кинотеатры важнее нашей с тобой миссии. Спасибо за отзывчивость, сестренка.
Её голос, насквозь пропитанный ядом, заполняет собой тишину дома. Кусок не лезет мне в горло, я кладу пиццу прямо на стол.
– И что мне делать?
– Быть мне поддержкой и опорой, а не дешевкой, которая готова пойти за первым встречным. Он тобой попользуется и кинет, Миш. Разве это не понятно?
Я начинаю задыхаться от злости. Макс не такой. Несколько лет он был мне лучшим другом, а тут «кинет»? С чего бы? Неужели я не смогу совмещать охоту и личную жизнь? Я наконец-то – впервые за долгие годы! – счастлива, а сестра пытается разрушить это?
Она попросту мне завидует!
– Ты не заставишь меня бросить Макса, – скрежещу зубами.
Ева склоняет голову набок, оценивая меня. Сканирует. Изучает так, что хочется забраться под стол, а лучше – лопнуть мыльным пузырем, только бы не ощущать на себе её убийственного взгляда. Она становится копией отца: жесты, интонации – и это начинает меня пугать.
– Даже не пытаюсь. Пойду-ка я спать. И ещё… – оборачивается в дверях. – Не беспокой нашего гостя. Он нестабилен, и любое потрясение может оказаться критичным для его нервной системы.
Сестра уходит, не прощаясь.
Целую вечность я плетусь от столовой до своей спальни, что притаилась в глубине второго этажа. Лабиринт из коридоров и закоулков, винтовых лестниц всегда вызывал во мне особый трепет. Когда мы только въехали в особняк, я обмерла от страха: узкие окна, толстые стены, высоченные потолки, гобелены и громоздкая мебель, оставленная предыдущими владельцами. Именно такими мне представлялись средневековые замки. Отец наполнил дом технологиями, выбросил всё старье, расчистил проходы – но не смог выветрить дух затхлости, въевшийся в кирпичные стены.
Проходя мимо комнаты Евы, останавливаюсь. Изнутри доносится приглушенная музыка: плавное звучание виолончели и нагнетающий удар по клавишам фортепиано. Сестра всегда слушает классику, когда злится. Ничего страшного, пусть остынет. Когда-нибудь она поймет меня. Чуть позже, но обязательно поймет. Ева лишь изображает из себя деспотичную хозяйку, но она всё та же, в обнимку с которой я ревела в детстве.
Уж я-то знаю.
***
Этим утром мне хочется жить! Вскакиваю с постели за секунду до будильника. Чищу зубы, булькая под нос прилипчивый мотив из рекламы. Хлопья, залитые жирным молоком, по-особенному вкусны, а по телевизору передают исключительно
