Поляне, чем немало меня удивляет. Поспорив с прохожим, наконец поворачивает лошадь на указанную им дорогу, но тотчас же возвращается обратно.
– Нет, нет, врет он! – говорит Толстой, проезжая мимо меня, и сворачивает на другую дорогу.
Едем. По бокам поленницы дров, уголь. Вдруг смотрю – Л.Н. поворачивает опять назад.
– Там дальше нет дороги, – объявляет он.
Выезжаем опять на перекресток. Тут стоит одинокая избушка. Л.Н. опять расспрашивает о какой-то ближайшей дороге на Ясную Поляну и наконец получает удовлетворительные сведения: поворот на эту дорогу мы, оказывается, давно проехали. Это была та самая дорога, с которой он свернул в первый раз, когда хвалил мне погоду.
– Далеко ехать, Лев Николаевич, – говорю я ему, – может быть, вы бы слезли с коня и отдохнули здесь?
– Нет, нет, поедем!
И вот мы дома.
– Устали, Лев Николаевич? – спрашиваю я его в сенях, чувствуя, что и сам я сильно устал.
– Да, немного устал, – отвечает он. – Сегодня мы верст двадцать проехали… Только вы не говорите Софье Андреевне.
Он тяжело поднимается по лестнице и уходит к себе в спальню отдохнуть.
– Сегодня мучили мы друг друга с Валентином Федоровичем, – говорил Л.Н. вечером. – Заблудились!.. Я потому не узнал настоящей дороги, что, когда мы ездили с Душаном, она была непроезжая.
За обедом присутствовало новое лицо: Сергей Львович, сын Толстого, приехавший только на один день из Москвы. Вечером Л.Н. с ним и обеими дочерьми играл в карты. За чаем довольно много говорили о процессе революционера Чайковского, с которым некоторые из присутствующих были знакомы[15].
4 марта
Приехал пианист Александр Борисович Гольденвейзер. Из Тамбовской губернии приехал повидаться с Толстым религиозный крестьянин Андрей Тарасов, который Л.Н. чрезвычайно понравился. Крестьянин отправился пожить некоторое время в Телятинки. С утренней почтой пришло письмо от болгарина Шопова, отказавшегося от военной службы по религиозным убеждениям и заключенного в «самую скверную тюрьму в Болгарии». Л.Н. тотчас сам ему ответил.
– Как я сам хотел бы присоединиться к таким людям, – сказал тамбовский крестьянин после того, как я рассказал ему о Шопове.
– Я бы и сам хотел, – ответил ему Толстой, – да вот видишь, мы с тобой не сподобились!
Утром, когда я в первый раз увидал Л.Н. (он, лежа на кушетке в гостиной, разбирал письма), на мой вопрос, как он чувствует себя, он отвечал:
– Совсем скверно. Нога болит и слабость. Это всё вчерашняя прогулка. Помните, как я пустил лошадь на гору рысью, когда мы подъезжали домой? Это оттого… Я тогда же почувствовал, что устал, потому что надо подняться все-таки на стременах и упереться в них.
Это же Л.Н. говорил Гольденвейзеру, выйдя к нему. Он добавил еще (что уже говорил как-то), что физическое недомогание плохо влияет на душевное настроение.
– Если
Двадцать третьего февраля в Петербургской судебной палате слушалось дело Николая Васильевича Чайковского (1850–1926), по обвинению в заговоре против существующего строя, оправдан.
