Серёги всё большое: и нос, и губы. Но глаза у него непропорционально большие даже среди
всего большого. Таких громадных, беззащитных, с длиннющими ресницами глаз у людей не бывает
вообще. Это глаза коровы или какого-нибудь другого добрейшего существа. Их моргание похоже на
широкие яркие всплески. Пожалуй, женщины обязаны любить Серёгу лишь за одни эти
очаровывающие озёра, из чистоты которых не выплыть ни одной. Наверное, и мир через такие
приборы представляется другим: широкоформатным, выпуклым и с миллионами оттенков. Из-за
своих крупных черт лица Серёга всегда казался забавным. Когда они в детстве купались в
Ононской протоке, то вода через его ноздри-пещеры затекала в нос. Поэтому нырял и плавал он,
обычно зажав нос пальцами. Но это же умора: видеть человека, который плывёт, держа себя за
нос над водой! Однажды он прищемил нос длинной деревянной прищепкой для белья, и плывущий
Роман, увидев его, так глубоко хлебнул воды от внезапного хохота, что едва потом прокашлялся. И
как теперь, помня эти эпизоды, не смотреть на друга без улыбки? «Нет, дорогой мой, ты просто
обязан быть великим человеком. Я знаю, что ты куда умней и талантливей меня. Но я тебе не
завидую. Я с радостью принимаю твоё превосходство по части способностей и ума. Я не хочу ни в
чём тебя превосходить. Мне приятней лишь просто как-то присутствовать в твоей жизни. Мне
достаточно знать, что ты, такой умный, считаешься со мной. Мне нравится противоречить тебе,
перебивая какую-нибудь твою умную мысль, но, пожалуй, лишь затем, чтобы показать, что я тоже
что-то соображаю. Давай, Серёга, дуй вперёд! И я от всей души буду гордиться тобой».
– Слушай, – говорит Роман, обведя взглядом квартиру и почему-то снова вспомнив бронзовую
ручку на двери, – а ведь ты, кажется, нехило устроился.
– А-а, – вздохнув, отвечает друг. – Знаешь, как всё это неловко? Квартира-то бабушки жены.
Живу на всём готовеньком. Стыдно.
Ну, если так, то конечно. «А я вот так бы смог? Тоже, наверное, нет».
Разговор начинается медленно, а, набрав обороты, становится сумбурным, скачкообразным –
тому и другому не терпится рассказать о себе, причём как-то всё сразу. О родителях умалчивают
совсем, чтобы не заговорить о родителях Серёги.
– Да уж, все наши революционные Пылёвские планы оказались нереальными, – говорит
Серёга. – Я понял это раньше тебя, потому что больше видел, что там творится.
– Да планы-то, может быть, и ничего, – пожав плечами, отвечает Роман, – просто мы ещё сами
не те. Мы ещё до них не доросли.
– Так ты не отказался от всего, о чём мы переписывались?
– Когда уезжал, то думал, что отказался. А теперь – не знаю. А что ещё в жизни останется без
этих
