позволительны. Раньше она была защищена от них ореолом верной жены друга. А
теперь как будто не так уж абсолютно ему и принадлежит. Когда-нибудь Серёга и сам поймёт это:
тут всего лишь дело времени. Но вот зачем она подводит дело к ночёвке? Хочет самим этим
фактом замкнуть его зубы перед Серёгой? Ведь не станет же он рассказывать ему об этом. Глупо
ночевать здесь, если общежитие под боком. Засиделся? А чего это ты, друг, засиделся с моей
женой? Точно – об этом не расскажешь. Ох уж лиса, ох уж лиса-а… А он повёлся…
Роман ожидает, что, закончив с постелью, Элина предложит ему уйти на кухню, но она тут же
начинает стелить и на широко разложенном диване. Стелет красиво. Простынь вздымается высоко
и воздушно. Как бы там ни было, но в Элине бездна женственности и домашности. Роман почему-
то всегда стыдится чужих простыней как чего-то интимного, и теперь этот процесс видится неким
вызовом его стыдливости… (Хотя, где она теперь, его стыдливость – вспомнил тоже…) Конечно, во
всей этой ситуации масса недопустимого. Ведь при муже-то Элина бы так себя не вела, не была
бы так призывно привлекательной.
После простыни она так же вольно раскидывает тонкое одеяло в белом пододеяльнике с
маленькими цветочками-васильками, потом стягивает-роняет с высоких антресолей две подушки…
Две?! Это что, какой-то намёк, или подушки свалились сами? Опять же, словно не замечая его,
Элина снимает с плечиков шкафа ночную рубашку и, перевесив её на локте, уходит в ванную.
Кажется, её саму увлекает эта медленная интимно-бытовая сцена при непозволительном
присутствии чужого. Роман завороженно смотрит вслед на её красивые ноги. «А что? –
оценивающе думает он. – Ей есть на чём ходить…» И что же дальше? Конечно, можно просто уйти
на кухню. Но ведь представление-то ещё не окончено. Пытаясь успокоиться, он, не оглядываясь,
берёт с полки за спиной книгу и открывает наугад. Уж чего только у него ни случалось, но никогда
ещё его воспламенение не было таким внезапным и жарким. Наверное, это от самой странности
ситуации. А ещё от невероятной, предельной греховности её. Слишком уж резко смещаются здесь
полюса.
Когда минут через десять Элина с влажным, посвежевшим лицом возвращается из ванной, он,
изображая чтение, сидит, тупо уставясь в книгу, даже не понимая, что это за книга. Элина совсем
не удивлена, что он ещё здесь. Но мой Бог! Её рубашка тонкая, просвечивающая, а под ней уже
нет ничего. И это прекрасно видно. Смешно и предполагать, что, являясь перед ним такой, она не
осознаёт воздушности своего одеяния. И если уж является, то неспроста. Элина присаживается на
угол дивана и лишь потом с затягом поднимает глаза. Взгляд её такой спокойный и
продолжительный,
