вне её: висит где-то под потолком и наблюдает сразу за обоими действующими лицами
этой не то комедии, не то трагедии. И куда же это его несёт? Не должно его к ней тянуть! Не
должно, потому что ему ненавидеть её надо. Так он, вроде бы, и ненавидит. Ненавидит, но
оставаться равнодушным к ней как к женщине не может. Тем более, что она, кажется, и сама не
хочет его равнодушия. Конечно, тут продолжается всё тот же торг – покупка его молчания. А может
быть, торг задуман и вовсе с большим допуском – позволить всё, а потом резко оттолкнуть. Что ж…
Пусть. Хотя, конечно, поступает она подло. Ведь она же предает Серёгу. Конечно, предаёт. «А я? И
я предаю. Но меньше… Первой предаёт она, становясь этим предательством недостойной Серёги.
А уж я-то хочу её недостойную, уже вроде как не принадлежащую Серёге пред небесами. Да, к ней
можно относиться лишь вот так низко, как я к ней и отношусь… И потом она узнает об этом… Я ей
всё потом выскажу».
Конечно, в путаном клубке его мыслей сплошные натяжки, но в целом-то, в целом разве всё это
не убедительно? Сейчас, когда перед глазами качается голая, лишь условно прикрытая грудь,
главное – не трезветь. Все это дойдёт потом, потом, после. Пусть даже тогда будет поздно и
придётся раскаяться. Хорошо, он согласен на раскаяние и на ненависть себя самого. Да, он умеет
думать наперёд и наперёд согласен ненавидеть себя. Потому что таких, как Элина, у него ещё не
было. Серёга говорил, что за ней, за еврейкой, глубокая культура. Может быть. Наверное, потому-
то в «Пыльных сетях» он таких не встречал и на объявление «молодому, одинокому человеку
требуется квартира» такие не откликаются.
С трудом осмелившись, Роман, наконец, опускает свою ладонь на её пальцы, замечая, как его
трясёт: никогда ещё их дружеская отстранённость и разговоры за чаем, по-забайкальски белёным
молоком, не нарушались даже мимолетным, случайным прикосновением. А теперь он касается её.
Касается жены друга! Однако о друге сейчас лучше не помнить…
Элина не сразу, а медленно и сосредоточенно высвобождает кисть руки, покорно и беспомощно
смотрит тёмными глазами (так она что же, и ресницы в ванной подкрасила!?). Потом, поднявшись,
идёт к дивану и совсем беззвучно опускается под одеяло. Он всё ещё отстало сидит, а она уже
лежит, сосредоточенно глядя в пустоту потолка. Роман шагает прямо по её пасьянсу, топча дам и
королей, садится рядом. Какие чужие здесь простыни и подушки! К чужому, конечно, не привыкать,
но в доме друга оно вдвойне чужое. Следующее движение даётся с трудом – оно сжигает столько
энергии, что ей можно разгрузить вагон. Роман протягивает руку и подрагивающими пальцами
проводит по её блестящим, чёрным волосам. Элина неподвижна. Так же неподвижно, горячо и
