поскольку от чрезмерного внимания и, впоследствии, разбора по кирпичику и засилья отверженными, как и само строение, спасали усадьбу как отдалённость от города, так и плотный кустарник и высившиеся над ним липы, некогда смыкавшиеся строем по периметру, а ныне оставившие караульно-декоративную службу, осевшие и обзавёдшиеся кучерявым потомством. Причудливо была проложена подъездная дорожка: сначала она стелилась вдоль ряда деревьев, как бы шедшего внутрь участка и делившего его надвое – садовую и особняковую части, – но всё-таки оставлявшего на том конце достаточный коридор, и лишь затем, после поворота, направляла путника к дому. Такая планировка, прикинул Мартин, должна напоминать спиральную раковину или «G».
Прогнившие не хуже нищих гробовых досок половицы того, что отныне можно смело назвать Hôtel de la Désagrégation22, даже не скрипели – протяжно скулили под свалявшимися коврами, всеми в проплешинах и грязи, тронутыми тлением и крысами. До сих пор надеялись на возвращение хозяев, последний представитель рода которых, безусловно, удивительно походил, при всех своих гуморах, на знаменитого, положившего начало династии, предка. Было заметно, что жизнь когда-то кипела в этом доме, кипела до последнего. Однако высшие силы либо устали, – а то ли вовсе позабыли, – поддерживать в алхимической реторте семьи уровень жидкостей и ингредиентов, вовремя отвёртывая клапаны традиций, консерватизма и затворничества для изгнания лишнего напряжения, либо решили закончить эксперимент, выпарив всё и сразу в надежде увидеть – хотя бы на дне, хотя бы на самом дне – ту подлинно аристократическую в своей редкости кристаллическую субстанцию духа. Покрытые налётом пыли и сажи стены изначально красного цвета, некогда насыщенного, но всё же с лёгким амарантовым отсветом авантюры и легкомыслия, – более заметным ныне и более скрытным в те годы, – создавали впечатление того, что использованный для скоропалительных выпаривания и возгонки тигель о тысяче квадратных ярдов до сих пор не остыл, и лучше не касаться его стенок. А если бы кто и посмел, тому бы пригодилось иное сравнение, представленное Мартином: он вспомнил вид обугленного, но не прожаренного мяса, какое забыли вовремя перевернуть и снять с огня. Он вспомнил противное ощущение, когда с еле слышимым треском сковыривается чёрная короста и в трещинах обнаруживаются бледно-розовые волокна. По углам обнаруживались костяно-белые, давно уже бесхозные братские могилки гипсовых раковин, когда-то и давших название стилю. От подобной «археологии» удовольствие получить могут лишь немногие.
Однако Генри вёл Мартина меж потрохов дома, как профессор медицины водит студентов по «содержимому» препарированного трупа, своей уверенностью доказывая, что в лабиринте анатомии нет бесполезных тупиков – и здесь он наверняка пошутил бы: кроме аппендикса и голов его учеников, – и что нужно всегда помнить о цели и приемлемости «маршрута». Быть может, он уже был здесь, но по какой-то причине скрыл это? Нет, он бы так не поступил с Мартином – с мистером Вайткроу, это просто интуитивное умение находить самую глубокую и полную ж…
