это и вовсе неуправляемая нефтяная скважина, притом горящая, потоп городского масштаба. О, нет, дело не в каком-то мифическом страхе и ореоле таинственности события. Обыватели и вовсе могут не почувствовать изменения – не моментально. Но значительная часть всех будущих обрушений зданий, пожаров, логистических патов, актов преступности из-за разбушевавшихся миноров, вспышек инфекций, а порой и умонастроений объяснимы затоплением и заболачиванием умбрэнергией, которую не смогли вовремя перенаправить и отвести. Селестина и Сёриз и сами ей пользуются, но масштабы совсем не те, да и противопоставить что-либо стоящее – нечего. Стратегически можно только пытаться сконструировать карту потоков на основе получаемых сведений и посылать урбматерии команды для изменения состояния, а локально, подбирая варианты по ситуации, – справляться с тем, что имеет низкую скоммутированность или не укладывается в общую выработанную схему.
Не могла Селестина, пока поднималась по винтовой лестнице, не встретиться взглядом и с колоссом Павильона русских окраин, бесцеремонно доминировавшего на Трокадеро и над ним. Вновь она размышляла: как поведёт себя он, даже будучи за периметром? Охватывает ли его периметр целиком? И может ли он быть использован в гнусных целях независимо от ответа на предыдущий вопрос?
Положим, Селестина о Павильоне и не справлялась, но ей и в манифест заглядывать не нужно, чтобы по видимой части конструкции определить гуморы объекта. Ей представлялась грязной фальшью его попытка скрыть свои истинные размеры светлым блеском металла, мимикрировавшего под небесную твердь, но на деле – царапавшего и рассекавшего её, впивавшегося в неё. Было странным, но она не обнаруживала признаков горения, только ощущение холода. «Стало быть, это одобрено на самом верху? Ещё и Выставку переживёт? Жуть». Казалось, сооружение зачем-то пыталось соперничать с Дворцом, передразнивало его, выворотив наизнанку само естество, превращало себя в огромный оргáн. Чем дольше она смотрела на него, тем больше была уверена, что оно вследствие извращённой эндотермической реакции изымает из пространства краски, музыку, ароматы и очаровательную квазигармонию, подменяя своими, излучавшими что-то неземное, что-то на стыке первопричин космоса и хаоса. Чужеродный кристалл отталкивающей сингонии, чьи трубы-щупальца присасывались к пространству и времени и притягивали к себе, душили, давили, обвивали, подобно столь же чуждым созданиям из морских пучин – и теперь расплывались чернильным пятном в меркнущем свете Солнца.
Всё, она не могла на это смотреть, и мучить этим же Сёриз не собиралась, а потому уговорила пересесть на южную террасу: затмение видно так же, только без отвлекающих и угнетающих факторов, а официанты начали предлагать закопчённые стёклышки. Впрочем, всё пошло не совсем по задумке…
«Такого-то левиафана проглядел! Вот он, корень моей хандры в те дни! А ты знаешь, есть в этом что-то от архитевтисов, октоподов,
