выражать свои мнения, внушали доверие к ее искренности, тогда как покорность Марии Феодоровны всегда казалась Павлу пассивным противодействием и имела вид молчаливого протеста.
Набожность Павла была мечтательная и тесно связана с мистицизмом, и в этом отношении не мог он не ценить выспреннего, склонного к вере во все таинственное ума Нелидовой. Наконец, самолюбию цесаревича льстила самоотверженная, бескорыстная преданность девушки, идеализировать которую и платонически поклоняться ей было в рыцарских его видах. Зато Нелидова с чисто женским чутьем умела понять характер великого князя и хорошо владела его темпераментом, что не далось его жене.
В одном из позднейших своих писем к Павлу Петровичу и Марии Феодоровне, уже занимавшим в то время императорский трон, сама Нелидова, со свойственною ей искренностью, нарисовала одну из тех бытовых сцен, которые весьма часто, вероятно, происходили между царственными супругами.
«Каждый день, – пишет она, – меня радует хорошая погода мыслью, что моя добрая и дорогая императрица пользуется прогулкою, столь нужною для нее, и что император в лучшем расположении духа, ибо, не в гнев будь сказано его величеству, у меня есть маленькое подозрение, основанное на маленьких доказательствах, что погода действует на его физическое состояние, физическое – на нравственное, оно же в свою очередь на нравственное состояние других, и т. д. и т. д., и вот добрые друзья спрашивают его голосом не совсем твердым: «Что с вами, не рассердили ли вас чем-нибудь?» И вот он им отвечает, с видом и тоном глубокого убеждения: «Ничего со мной не делается. Это вы в дурном расположении духа и стараетесь во всем мне перечить». И вот мы начинаем оправдываться, а над нами разражается гром словами: «О, если так, так я уеду куда-нибудь». Поэтому-то, когда я вижу хорошую погоду, мое воображение рисует мне сцены иного рода, на которых оно любит останавливаться, и я вижу ту физиономию, которая так часто заставляет всех говорить: «У императора – прелестная физиономия, когда он спокоен». И вот тот пункт во всей истории, на котором я хочу остановиться» («Осьмнадцатый Век», т. III, стр. 451–452).
Сама Нелидова иначе поступала с Павлом, даже после восшествия его на престол. «В характере Павла, – замечает в своих «Записках» Саблуков, – было истинное благородство и великодушие, и хотя он был ревнив к власти, но презирал те лица, которые слишком подчинялись его воле в ущерб истине и справедливости, а уважал тех, которые, для того чтобы защитить невинного, бесстрашно противились вспышкам его гнева».
Саблуков, бывший на карауле в Гатчинском дворце, был однажды свидетелем следующей сцены. «Около самой офицерской караульной комнаты, – пишет он, – была обширная прихожая, в которой стоял караул, а из этой прихожей длинный, узкий коридор вел во внутренность дворца, и тут поставлен был часовой, чтобы вызывать караул каждый раз, как император шел оттуда. Вдруг я услышал крик часового «на караул!», выбежал из моей комнаты, и едва солдаты
