rel="nofollow" href="#n_181" type="note">[181]. «Малиновый закат» душного вечера 19 июля (1 августа) многозначительно упоминает и Андрей Белый, находившийся за тысячу миль от горящих лесов, в швейцарском Дорнахе[182]; на другой день Н.О. Лосский, которого война застала на отдыхе в Швеции, тоже с тревогой вглядывался в алое зарево[183].
Дымный воздух, пожары, чахнущие нивы, безжалостный круг солнца скоро обратились в клише поэтических описаний «яростного и пыльно-бирюзового» (Комаровский) предвоенного июля. Самое известное из них – восьмая строфа «Пятистопных ямбов» Гумилева (1915):
То лето было грозами полно,
Жарой и духотою небывалой,
Такой, что сразу делалось темно
И сердце биться вдруг переставало,
В полях колосья сыпали зерно,
И солнце даже в полдень было ало[184].
П.Н. Зайцев, непосредственно причастный, как мы помним, к публикации «Обезьяны», включил в свой единственный поэтический сборник стихотворение «Лето 1914 г.»:
Земля умирала от зною,
И зноем дымились леса,
И застило синею мглою,
Дрожащею мглой небеса.
Горели засохшие травы,
Крутился безветренный зной,
И в воздухе душном отравы
Текли раскаленной волной.
А там, в недоступной лазури,
Воздушный дрожал океан –
Играли грядущие бури,
Громовый рыдал ураган.
И встали кровавые зори
Над пламенным сердцем земли.
И реки студеного горя
По жаркой земле потекли[185].
Если Зайцев тонко сочетает разработку мотивов «Обезьяны» (ср. «громовый рыдал ураган» и «хор… ветров и сфер» у Ходасевича) с романтической интонацией «Воздушного корабля», то приуроченные к двадцатилетней годовщине войны стихи ленинградского поэта Николая Брауна (автора круга «Островитян», в юности участника гумилевской студии и завсегдатая салона Наппельбаумов)[186] уже ограничиваются перебором штампов: заканчивает Браун, по-ходасевичевски, строкой «Так началась война»[187]. Типичен даже синтаксис первой строфы Брауна – вереница коротких простых предложений (ср. зачины Ахматовой: «Пахнет гарью. Четыре недели / Торф сухой по болотам горит», Вяч. Иванова: «Злак высох. Молкнул гром желанный» и Ходасевича: «Была жара. Леса горели. Нудно / Тянулось время»)[188]:
Напрасно влаги жаждала земля.
Хлеба горели. Подсыхали травы.
Гремели тракты, в небеса пыля.
Скупые росы капали утрами.
И солнце жгло сквозь дым лесных пожаров.
(Их зарева играли по ночам.)
Был воздух желт и отдавал угаром,
И птицы камнем падали к ручьям.
И крик их был отрывист и тревожен.
В полях предгрозьем пахла тишина.
И в эти дни, на вымысел похоже,
«Солнце закатывалось, и все небо пылало от ярко-красной вечерней зари. Все обратили внимание на необыкновенный цвет ее и с тяжелыми предчувствиями пустились в дорогу» (
Арсений Несмелов возьмет эти строки эпиграфом к рассказу «Два Саши» (1939), где на фоне роковых примет июля 1914 года (включая обилие грибов), на которые беспечно-юные герои не обращают внимания, звучит реплика старожила: «Это лето, господа, страшное лето, и неспроста оно такое. ‹…› Такое же лето было перед турецкой войной. ‹…› Тоже гремело тогда лето, и вот грянули пушки» (
В 1931 году Ходасевич, защищаясь от непрошеного оммажа со стороны Брауна (тот опубликовал в «Звезде» рифмованное проклятие белой эмиграции с эпиграфом «Под европейской ночью черной / Заламывает руки он»), сумел припомнить о нем немногое: «Если не ошибаюсь, я знавал его… ‹…› Лет десять назад он вращался среди учеников Гумилева. ‹…› Обыкновенный интеллигентный мальчик, по крови немец» (
Между прочим, теми же словами «Так началась война» завершались (и были озаглавлены) стихи А.А. Суркова о мобилизации лета 1914 года, опубликованные в номере «Правды», посвященном юбилею (1934. 26 июля; впоследствии печатались под заглавием «Начало» как часть хроники «Большая война»).
В черновике «Обезьяны» Ходасевич заменил первоначально поставленные запятые в ст. 1 на точки.
