или же способ зарабатывания денег собственным телом, нет.
Слово «проститутка», или его народный вариант « простигосподи», а также излюбленный эвфемизм тогдашних советских образованцев: «профурсетка» – указывало, скорее, на основную черту характера и манеру поведения некоей отдельно взятой русской женщины, по- простому – шалавы.
Я вспоминаю любимый анекдот моего прежнего начальника:
«Взяли на работу молодую девушку, серьезную, деловую, симпатичную. Проходит неделя, и мужики в курилке ее обсуждают: «Слушай, она тебе еще не дала? – Нет. А тебе? Тоже нет? И мне не дала. Вот былять!»
Я знаю, что мою бедную любимую мать и в молодости ее, заглазно, и даже после ее смерти – причем, те бабы, которым она, вроде, и дорогу-то никогда не перебегала – называли проституткой.
Видимо, от бессилия собственного.
Ведь была Аллочка, а впоследствии – Алла Николаевна – очень хороша. И при этом – абсолютно холодна к своим мужьям: и к моему отцу, и к отчиму. Отец от этого, вроде, – если верить его сестре, умершей вот недавно моей тетке, – сильно запил, и мама выгнала его, когда мне было три года.
С отчимом моим Аллочка рассталась в мои тринадцать лет.
Может, сама бы она его и не сдвинула бы с места – ведь был уже у нее второй, их общий ребенок, мамин сын и мой брат, Игорь.
Однако, отчима буквально «выперла» из нашей семьи родная подруга матери Клавка, Клавдия Васильевна, любившая мать мою «крепче любого мужика» – да, представьте, вот такая лав-стори произошла.
Выперла – потому что победила его, буквально, – в драке.
Сцепилась с ним, плотным крепышом, почти на равных, в смертном бою на лестничной площадке около нашей квартиры, при открытых дверях соседей, выскочивших на яростные, звериные просто, рыки и полупьяные вопли этих двоих, дерущихся насмерть
«за бабу», под истерические взвизги моей бабушки:
«Боря, не надо, убьешь ее – дадут, как за человека!»
И тут же: «Клава, уходи домой, ты пьяная, завтра придешь, как прочухаешься!»
Поцелуй меня, Иуда!
Ч. 3 Что это за любовь?
Часть третья. Что это за любовь?
Что это была за любовь? Не знаю.
Но мне было страшно, и чем старше я становилась, тем ужаснее было в свои тринадцать —четырнадцать лет ощущать в душе как нечто жутко-раздвоенное, нереально-сумасшедшее все то, что происходило с моей родной мамочкой – кошмар сидел во мне, инстинктивно и истерически вызывая тошноту и боли в сердце при каждом безобразном взрыве эмоций у взрослых.
У нас во дворе жили две странные женщины, сейчас их можно было бы отнести к категории «бомжих», хотя жилье у них было, и числились они двоюродными сестрами.
Но одеты они были в какие-то обноски, в лохмотья почти.
Обе всегда поддатенькие. Ходили только под ручку, причем, одна,
